- Потому... Неправда все! Набрехали!..
Он, чувствовала Ганна, не поверил. Смотрел на нее и как бы не понимал.
Ганна сердито бросила ему:
- Ты ето не ухаживать ли за Параской надумал?
Миканор растерялся. От неожиданности не сразу нашелся что сказать.
- Выдумала!..
- И я говорю - выдумали.
У села они разошлись: Миканор пошел улицей, а Ганна - по загуменью Но
прошла она по загуменью немного: так не хотелось видеть Корчей, что,
миновав уже, вернулась на прежнюю свою усадьбу, подалась к родной хате.
Мачехи дома не было: не надо скрывать, выдумывать что-то. Прижала
ласково Хведьку, который вырезал какие-то узоры на палке, с нежностью
погладила рыжеватую головку.
Тот подождал, терпеливо, с надеждой глянул на Ганну, как бы спрашивая;
она поняла его взгляд, виновато пожалела - нет!
Нет гостинца! Не сердись, не сюда ведь шла. И не до того мне теперь,
братик! Села на лавку, стала расспрашивать, где мать, где отец, говорить о
чем придется; а сама думала: тут и остаться бы, совсем не идти к Корчам!..
Ушла из хаты, только когда вернулась мачеха.
2
Еще со двора заметила: свекровь у окна - коршуном, высматривает, ждет.
Нарочито твердо, решительно ступила на крыльцо, уверенно взялась за
щеколду. Только вошла, Глушачиха мигом ощупала всю глазами, пронизала
взглядом.
- Явилась!.. Думала, пропала уже!..
- Нет, не пропала! Напрасно боялись!..
- Все равно как не в Олешники, а в Юровичи ходила!
- Может, и в Юровичи!
- Носилась опять неведомо где!
- Носилась...
Хорошо, Евхима не было: свекровь побурчала-побурчала злобно и пошла к
себе.
Что б ни делала, Ганна вспоминала встречу, проводы.
Мысли не только не успокаивались со временем, а кружили, волновали все
больше. То, что жило раньше в глубине, как родничок на дне болота, крепло,
поднималось, выбивалось на поверхность.
"Как тебе замужем, думала..." Сама не заметила, когда начала разговор с
Параской... "Как замужем"... Неправду я сказала тебе тогда, в Юровичах.
Без любви и у нас нельзя.
Как для кого, а для меня жизнь без нее - не жизнь! Не жизнь! Не жизнь
это - когда не любишь, когда в душе ненависть одна! Горе это, погибель, а
не жизнь! Правда твоя была! Твоя! Дурная была тогда, не послушалась, не
убереглась! А была ж любовь, была! Одна была и одна осталась!..
Нечего таиться, все Курени теперь знают! Муж, Евхим, каждый вечер
кулаками напоминает!.."
Была любовь .. Как на беду, разошлись, разорвались их дороги! Как ветер
семена с деревьев, разбросала их нескладная жизнь на разные полосы; на
разных полосах пустили корни, разделились, может, навек - невидимой, но
страшно чувствуемой межой; у него теперь - своя крепкая привязь:
жена, хата, хозяйство... Не оторвется... Что будет, как дальше пойдет
ее жизнь, - может быть, и бог не скажет...
Что делать - никак ума не приложишь.
Спохватилась: почему не сказала Параске об этом, когда шли, когда она
спрашивала? "Она ж неспроста бросила:
"Думала, как тебе замужем!" Я ведь почувствовала это сразу. А сделала
вид, что не поняла, ответила что-то, лишь бы не сказать. Конечно, такое
нельзя было при свидетелях рассказывать, но если бы хотела, разве ж не
могла бы от Миканора избавиться как-нибудь Не это помешало... Не захотела
показать боль свою, скрыла. А почему ж и не скрыть - кто мне Параска, если
говорить начистоту! Подруга, приятельница?
А если не подруга, почему же я говорю ей все в мыслях?
Пустое это все - говорить незнакомой, считай!.. - Сама себе возражала:
- Почему же незнакомой, если виделись еще три года назад? Если она не
забыла, думала - как мне замужем? Если она такая умная и такая - видно же
- душевная, добрая?.."
Снова будто разговаривала с Параской: если б знала тогда, что столько
горя хлебнуть доведется! Если б загодя знала все, в прорубь скорее бы
кинулась, чем дала узду такую на себя надеть! Закаялась, да поздно:
повенчанная, мужняя жена, невольница; хочешь не хочешь, а терпи,
невмоготу, а мыкай беду да молчи! И не жалуйся, потому что от жалоб твоих
толку никакого, никто не поможет! Только отцова ласка утешит иногда, но от
нее и боль потом чувствуется острей, сильнее на волю душа рвется!..
Ночью, слыша пьяный Евхимов храп, чувствуя, как ноют от мужней ласки
руки и плечи, Ганна думала в отчаянии.
И жить дальше так - нет силы, и вырваться, избавиться - неизвестно как!
Не будет в Куренях житья сносного, не даст Евхим жить одной. Сведет со
свету - и не перекрестится! Разве же не знает его! Было бы куда податься,
чтоб не видеться, не встречаться с ним! Только ж куда податься, если
дальше куреневских огородов, свету, считай, не видела!
"И все равно - видела, не видела, а уйду! Хоть куда-нибудь, а уйду!
Уйду куда глаза глядят, чем пропадать так, гибнуть век! Найду не найду
долю, а - поищу!.." Как тут было не вспомнить опять Параску! На кого же
еще могла она надеяться! Тут ведь так нужна была поддержка, хотя бы совет!
"Ты посоветуй, помоги хоть словом! Ты ж повидала свету, ты ж - городская,
ученая! Вот и будет твоя наука мне! Твоя грамота!.."
Так захотелось снова повидаться: "Скажу все начистоту!
Не буду скрывать ничего! Скажу все! Пусть знает! Пусть посоветует!.."
Но не сказала ни при второй встрече, ни при третьей.
И не потому, что Миканор мешал. Каждый раз, когда шли вместе,
чувствовала Ганна, что не может открыть Параске беду свою. Не то чтобы не
верила ей, но каждый раз чувствовала меж собой и Параской какую-то черту,
которую нельзя было переступить, не унизив своего достоинства. Чувство
достоинства было тревожным, настороженным: все готова была перетерпеть,
только не унижение...
Даже в тот раз, когда они были с Параской особенно близки, когда Ганна,
будто очень решительно, оторвала Параску от мужчин-попутчиков, откровенный
разговор между Ганной и Параской наладился не сразу. Долго шли молча.
Параска не спрашивала ни о чем, даже не смотрела на Ганку, терпеливо
ожидала разговора, - а Ганна слова промолвить не могла.
Уже недалеко было до глинищанского кладбища, - под низким, хмурым небом
деревья торчали такие же хмурые, голые. Невесело серел выгон, зябко,
нерадостно ежился чахлый ольшаник и березняк на краю болота. Такая
бесприютность, постылость были всюду. Так трудно было начать, раскрыть
сжатые бедой губы, вырвать из души, из боли, от которой горело все внутри,
слова. Выдавила глухо, хрипло, с отчаянием:
- Не могу больше!..
Параска только бросила пристальный, проницательный взгляд Будто хотела
измерить глубину горя.
- Покончить с собой хочу!
Хоть не смотрела на Параску, заметила, как тревога, сочувствие тучкой
пробежали по ее лицу. В груди пекло еще невыносимее.
- Как звери! Поедом едят!..
Оттого что внутри так жгло, говорить было трудно. Слова то вырывались,
то застревали в горле.
- Думала все - перетерплю!.. Не могу!.. Нет моей силы!..
Немного прошли молча. Параскина рука ласково, отзывчиво легла на
Ганнино плечо. Шли уже как подруги.
- А зачем терпеть? - сказала Параска. - Он - любит? ..
- Любит! - Ганнины губы злобно скривились. - Любит! .. Как грушу!
Вытрясет скоро душу!
Снова шли молча. Ганна пристально смотрела куда-то вперед, но ничего не
видела. Глаза были сухие, горячие.
- Так чего ж ты? - опять не то спросила, не то упрекнула Параска. Не
совсем уверенно добавила: - Кто тебя...
держит?
- Кто?! - Ганна сдержалась, сказала спокойнее, как бы объясняя: - Не
знаешь ты всего! По-своему, по-городскому думаешь!..