Ганна не сразу ответила, подумала: "Худенькая какая, словно больная. Ветер, кажется, поднимет и унесет, как пушинку... А глаза - такие строгие!.. Люблю или не люблю?!"
- Разве все по любви выходят? .. Если б шли только те, что любят, так больше половины в девках сидели б!
- А все-таки - как же жить без любви?
- А так и живут... Стерпится - слюбится, говорят...
Девушка сочувственно проговорила, любуясь ею:
- Вы - такая красивая?!
- За Евхимом будет жить припеваючи! - снова вмешалась мачеха. - Само счастье, сказать, в руки привалило!..
Девушка не ответила на это, спросила с той же строгостью:
- Хорошая деревня у вас?
- Ничего. Грибов уйма, малины, ягоды разной. Конечно, не то что Глинищи, а все-таки - ничего... - Мачеха полюбопытствовала: - А вы - кто сами будете? Что-то не видели мы вас ни разу!..
- Я в Мозыре живу. Учусь. А тут у дяди в гостях... - Строгие глаза помягчели. - Учительницей вот к вам приеду.
В будущем году кончаю. - У нее, оказалось, такая милая улыбка, ласковая, с ямочками. И рот красивый, маленький, добрый.
- Приезжайте... Только - школы у нас нет...
- А-а... - пожалел добрый ротик.
Девушка - мачеха узнала уже, что ее зовут Шура, - привела воз к "волости", сказала, что она живет тут, на первом этаже, со стороны двора. Едва въехали во двор, как на крыльцо вышел Апейка, и девушка радостно крикнула ему:
- Ну, вот я и купила! - Она озорно похвасталась: - И недорого!..
Пока Чернушка наматывал вожжи на ручку телеги, Апейка снял мешок и, присев, начал прилаживаться, чтобы ловчее взять его на плечи. Чернушка не ждал такого: как-никак волостное начальство, пусть из простых людей, - и попробовал было исправить положение:
- Дайте уж я! Как бы не надорвались с непривычки!..
- Не надорвусь! - ответил Апейка с натугой, поднимая мешок.
Чернушка помог ему, пошел вслед, поддерживая мешок сзади. Когда они вернулись на крыльцо, Апейка сказал:
- Так вы из Куреней! То-то лицо знакомое... Картошка хорошо уродилась?
- Картошка - неплохо. А ржи, можно сказать, нет...
- С рожью, пшеницей плохо у нас во многих деревнях.
Трудная зимушка будет. И весна... Ага, - вспомнил Апейка" - ТуТ у нас был под арестом из Куреней - Дрозд, кажется... Нет, Дятел его фамилия. Ганна замерла, стала прислушиваться. - Как он там?
- А что? Ничего. Живет себе...
- Хорошо, честно живет?
- Ничего. Мирно...
Ганна еще не справилась с волнением, которое вызвало неожиданное упоминание о Василе, как из дома выбежала Шура, строго и серьезно подала что-то завернутое в газету:
- Это вам от меня. К свадьбе... Ничего другого нет.
Студентка!.. Книжка хорошая!.. - Она спохватилась: - Читать вы умеете?
- Можно сказать - нет...
Шура задумалась: что же делать? Помог Чернушка, сказал Ганне:
- Бери да скажи спасибо!
Возвращаясь обратно с книгой в руках, Ганна вспоминала строгий и сочувственный девичий взгляд. "Вы любите его?
Как же можно жить не любя!.." - "А так и живут! Многие живут!.." будто спорила она со строгой, наивной девушкой. Она знала это, была убеждена, что так было и будет, но когда вспоминала, как ходила с Евхимом, как увидела Василя, - на душу тяжело ложилась тревога...
4
Заботы, заботы. На следующее утро Чернушка снова отправился в дорогу теперь уже покупать Ганне материю на кофту. Путь предстоял недолгий, хотя и пришлось ехать в объезд, - напрямую пока что только ходили, - и часа через полтора Чернушкова телега вкатилась уже в глинищанскую улицу.
Дом Нохима стоял на краю деревни, на самом людном месте, которое почему-то называлось "коварот", где сходились улица, дорога из Олешников и дорога на юровичский шлях.
Лавка была в пристройке к большому старому дому, и Чернушка, привязывая коня к штакетине, невольно отметил:
"Перебрался уже!.. Богатеет Нохим!.." Приезжая недавно в Юровичи, Чернушка видел всего лишь"сруб пристройки, а вот на тебе - лавка! Да и сам дом Нохима давно ли - со времен польского нашествия - стоял пустой, без окон, и сад за ним давно ли был запущенным, неприглядным А сейчас, куда ни глянь, новость: то лавка в доме, то паровик, то пристройка.
Яблони новые, молодые в саду...
"Богатеет, хитрая собака..."
В лавке, где пахло свежим деревом, селедкой и керосином, стоял за прилавком старший сын Нохима Ицка. Кроме него было двое глинищанцев, зашедших, видно, поговорить, потому что покупать ничего не собирались. И Ицка сразу нацелился взглядом на Ганну и Чернушку.
Чернушка, по давней своей привычке, сперва начал брать разную мелочь, что подешевле: три коробки спичек, пять фунтов соли, два фунта мокрых, сильно пахнущих селедок.
249 Он уже намеревался заговорить о самом важном и трудном, о самой большой покупке, как появился и сам Нохим.
- А, Чернушка! Здоров был! - радостно, как старого знакомого, приветствовал он старика. Нохим знал почти каждого не только в Глинищах, но и в ближайших деревнях.
- Здоров был и ты.
- Богатым будешь, я слышал! Дочь выдаешь замуж?
- Выдаю..
Нохим окинул Ганну таким зорким взглядом, что она покраснела.
- Красавица! Евхим знает толк в бабах! Сам бы женился на такой, если бы помоложе был. И не жид. Ты бы, конечно, не отдал за жида?
- Старый ты, Нохим, грех такое говорить.
- Старый? Я - старый? - Нохим взглянул на смеявшегося Ицку, на крестьян.
Один из них поддержал:
- Самый сок! Как раз жениться!
- О, слышишь, Чернушка! А ты говоришь: Нохим старый!.. - Он сразу, почти тем же тоном, проговорил: - Но ты, видно, приехал ко мне не только для того, чтобы дочку показать? Купить что-нибудь хочешь?
- Ситец, говорят, у тебя есть на кофту... - осмелился сказать отец. Девка на днях видела ..
- Есть. Немного еше осталось. О, твоя девка, Тимох, вижу, знает, что хорошо, а что плохо...
Нохим подал небольшой сверток. Когда Чернушка мял ситец крючковатыми, как сухие ольховые корни, черными пальцами, почему-то просматривая его на свет, Нохим посоветовал:
- Знаешь, Тимох, что я тебе скажу. Если уж у тебя такой праздник, я дам то, чего никому не давал. Сатин у меня есть атласный. Из самого Киева. Блестит, переливается, как шелк. В нем девка твоя будет чистая королева!
- На королевское, Нохим, у меня, грец его, карман малый...
- Эге! У него на сатин карман малый! Постыдился бы, Тимох, говорить такое! Ну хорошо, как хочешь, бери не бери - я не набиваюсь! Погляди хоть, что оно такое!
- Да что смотреть, если все равно не возьму...
- А ты посмотри! Я за погляд денег не беру!
- Да что смотреть, если дорого.
- Дорого? Вы слышите, он говорит - дорого! Он еще не видел материю, не знает, сколько стоит, а уже говорит - дорого! Его еще никто не режет, а он кричит "караул"!
Нохим ловко подступил к Ганне, склонился перед ней:
- Прошу извинить, гражданочка, но надо примерить материю к вашему лицу, чтоб отец увидел все натурально!
Мужик такой ведь, что не поверит, пока не увидит сам! - Нохим приложил развернутый край белого сатина к Ганниным плечам и шее. - Гляди, Тимох, если есть глаза! И если добра хочешь дочке! Если ты хочешь, чтоб она была первой красавицей на свадьбе! А не, извини, задрипанка какая! _ Отец почесал затылок: правда, товар, грец его, чудесный, так и переливается, как вода Припяти в солнечный день. Ганна в нем будто уже не Ганна, а незнакомая красавица! И ей, видно, материя по душе: ишь как глаза сияют, хотят, просят!
Но ведь копейки все на счету.
- Недорого, говоришь? Сколько ж оно? !..
- Не бойся. У тебя останется еще куча денег!
- Смеешься ты все, Нохим. Чтоб хоть хватило!
- Хватит, говорю. - Нохим перестал смеяться. - Я знаю, Тимох, что у тебя сейчас неуправка. Сам женился и знаю, что такое свадьба! И, хоть ты не позовешь меня, я дам тебе облегчение. Большое облегчение! Можешь сейчас, Тимох, не платить всего. Заплатишь только каких-нибудь рубля три, а остальное можешь и совсем не платить. Отработаешь какой-либо мелочью. Съездишь зимой в Мозырь за товаром и разок в Юровичи...