Как уже говорилось, после перевода в Москву я стал заместителем редактора “Известий” по отделу Советов. Редактором был Юрий Васильевич Феофанов — в своё время известный журналист, писавший на правовые темы. Это был человек без возраста. Среднего роста, плотный телом, с полным лицом, из-за чего на нём было мало морщин, и до блеска бритой головой. Опять же, отсутствие волос мешало определить возраст. Он любил повторять какую-то классическую цитату типа “Закон суров, но это закон”. Когда кто-нибудь возмущался какой-то узаконенной несуразностью жизни, Феофанов говорил: “Пока закон не отменён законным путём, нельзя нарушать его”. Когда зимой 91-го года троица паскудников разрушила Советский Союз, я спросил Феофанова, который приветствовал Беловежский сговор, как же это так? На референдуме большинство граждан страны высказались за сохранение Союза; воля народа есть высший закон, а они этот закон нарушили. Выходит, они преступники. Феофанов на это заявил: “Ну что ж, бывает необходимость пренебречь законом”. Такая вот принципиальность была у него.
Однажды в наш отдел пришла корреспонденция собкора “Известий” по Смоленской области Вадима Летова. Вадим был хороший журналист, писал интересно. Впоследствии уехал в Израиль. А в тот раз он описал конфликт горожанина-дачника с председателем местного колхоза. Горожанин купил дом в одной деревне, и председатель поначалу разрешил ему пользоваться приусадебным участком.
Мужчина навозил плодородной земли, посадил сад, сделал дорожки. В общем, вложился. И вдруг по какой-то причине у них случилась ссора. Дальше — больше. Председатель “закусил удила”. Подключил прокурора. Землю обрезали “под углы”. Горожанин стал сопротивляться, припомнил, чем одаривал председателя. Однажды ночью дом сгорел.
Мы напечатали эту корреспонденцию. Пришла масса писем. В буквальном смысле мешок из крафт-бумаги. У меня у самого такое было, когда я написал статью из Казахстана под названием “Паутина”, где рассказывал, как ректор одного института за взятки принимал в студенты молодых людей своего жуза (жуз — это казахский род) с уровнем знаний за 7-8 класс. Тогда в “Известия” пришло полтора мешка писем.
А здесь письма шли не только из Смоленска. Со всей страны. Было ясно: проблема государственная. В том числе, моя личная. Дом-то я купил, а земли официально не имел. Спасибо, директор племптицезавода “Смена”, на чьей территории было Слотино, Лев Ипполитович Тучемский подсказал заключить договор с хозяйством о том, что я буду выращивать корма, то есть сено, а за это мне отводился участок. Кстати, по той же схеме получил землю и мой друг по охотничье-рыболовной компании, “известинский” фельетонист Владимир Дмитриевич Надеин, с которым мы поселились в Слотине. А корма что было не выращивать? Отличная трава росла прямо на задах участка: приезжай и коси.
Про Льва Ипполитовича — особый разговор. Нынешние властители, большие и маленькие, то и дело трындят о том, что до них в Советском Союзе и промышленности не было, и толковых хозяйственных руководителей не существовало. Когда каждый из них был, как говорится, сам никто и звать никак, Тучемский уже был фигурой европейского масштаба. Он возглавлял один из лучших в Европе племптицезавод “Смена”, где выращивались элитные породы кур, которые расходились потом по многим хозяйствам.
Но не одними курами славилась “Смена”. Тучемский собрал, купив за границей, большое стадо высокоудойных коров, и каждое утро в московские магазины уезжали сверкающие цистерны с молоком. А какой посёлок Березняки, где была центральная усадьба, сделал Лев Ипполитович! Жилые дома не только этажные, но и коттеджные, магазины, поликлиника, аллеи и цветники. Всё там было: и детский сад, и школа, и Дом культуры, и свой зоопарк, и забава для детей — катание на лошадях.
Однако вернусь к откликам на корреспонденцию Вадима Летова. На мой взгляд, появлялся шанс громко сказать о жгучей проблеме, затрагивающей интересы если не миллионов, то сотен тысяч людей. Я решил, что надо опубликовать большую подборку писем. Говорю об этом Феофанову. Он меня, прищурившись, спрашивает: “Зачем?” У него была привычка: прищурит и без того маленькие глазки, взгляд становится усмешливый, как будто он наперёд знает всё, что ему скажут. Ну, я, горячась, начинаю рассказывать, как важно отменить этот, прямо говоря, антинародный закон. “Дадим большую подборку, я сам её подготовлю, прочитает Горбачёв, поручит разобраться”. Насчёт Горбачёва Феофанов не ожидал. Прищур приоткрыл, усмешка осталась. “Ты что, Слава! Будет тебе Горбачёв читать! Ему кладут столько бумаг”. Я не отступаю. “Если напечатаем, может быть, прочитает. Ане опубликуем, конечно, не прочитает”.