“Петрович хочет продать колокол с церкви!” — всё ещё звучал в ушах голос Чернеги. Он был любопытный человек — этот Петрович.
Возле поворота от “бетонки” к Слотину, немного в кустах, стоит памятник жителям девяти деревень и одного села, погибшим в годы войны при защите страны. Много мужчин из этих десяти населённых пунктов не вернулись домой. Петрович возвратился в Слотино. Я спрашивал его о войне. Он говорил неохотно. Был санитаром, вывозил раненых на собаках. Даже в старости Петрович был видным мужчиной. Что тогда говорить о молодых годах: рослый, привлекательный. К тому же председатель колхоза, где мужиков раз-два — и обчёлся. Многие не только вдовы-солдатки, но и созревающие женщины хотели бы лечь с ним в постель. Однако Петрович почему-то женился на женщине старше него не то на семнадцать, не то на восемнадцать лет. У них был единственный сын, который в четырнадцать лет умер от инфаркта.
Я видел жену Петровича. Хотя были незнакомы, но по-деревенски здоровался с ней: старуху звали тётя Нюша. Она часто сидела на скамеечке у дома: очень полная, если не сказать до безобразия толстая, с жирными складками, словно оплывшая, но с привлекательным печальным лицом.
Старожилов в селе оставалось уже немного, и спросить об этой семье, чтобы не попасть впросак, было уже не у кого. А Евдокия Ивановна почему- то о Петровиче говорила с некоторым раздражением.
Вот и сейчас она сердито повторяла при мне слова о том, что “Петрович хочет с церкви колокол продать”. Я понял: надо вмешаться. Строгим, но заинтересованно спокойным голосом спросил: “Что здесь происходит?” Чернега опять было завела про колокол, однако Петрович зло её перебил: “Кому он нужен — этот колокол? Треснутый... А так хоть пользу принесёт”. На задах Петровичева участка я увидел зелёный “Москвич-412” и двух мужиков. “Эт кому принесёт? Тебе? Али вон им?” — ткнула она неразгибающимся пальцем — результат многолетней работы дояркой — в сторону мужиков с машиной. Они услышали скандальный голос Евдокии Ивановны и засуетились. “Колокол может пригодиться церкви, — сказал я. — Мы будем возвращать её народу, а у храма даже такого колокола нет”.
Пока я говорил, пока сходил в Петровичев “двор” — пристройку к крестьянской избе, где содержится скот, зелёный “Москвич” сорвался с места, и только пыль сдувалась ветром с сельской дороги. “Ну вот, — с удовлетворением сказал я. — Инцидент исчерпан”.
Мы привязали колокол к черенку от лопаты, принесли на веранду Евдокии Ивановны и поставили возле старой койки, где я поначалу спал, квартируя у старушки, пока у меня не появилась лежанка на керамзите в собственном доме.
Когда я приехал на следующие выходные из Москвы, Чернега уже была готова к нашей акции. Надо сказать, как человек общественно активный, она увлеклась идеей открыть в селе старую церковь. В последнее время Чернега, привыкшая быть в центре внимания, в кругах людских дел и забот, явно скучала. Ну, придут за молоком — она всё ещё держала корову, — расскажут какие-то новости, и опять бабка одна. А тут появлялась возможность снова кого-то организовывать, убеждать, может, даже прикрикнуть своим резким, громким голосом.
Мы сели в мои “Жигули”, и Евдокия Ивановна стала прикидывать, куда ехать в первую очередь. Народ она знала, как мне показалось, во всех окрестных деревнях. Но начинать надо было с тех, где больше старух. “Это самый податливый материал”, — произнесла она фразу, от которой я чуть не обалдел. Видать, не даром прошли депутатские годы.
Приехали в деревню Ботово. Ту самую, где когда-то жили два активиста церковного разрушения, которых, если верить рассказу Чернеги, так покарала судьба. Подходим к опрятному дому: голубые ставни, в палисаднике цветут георгины, на скамейке сидит старуха. “Здравствуй, Михална”. — “Здрасьте, Евдокия Иванна”. — “Мы к тебе по делу”. — “Тогда пойдём в дом. Чего об деле на улице говорить”.
Когда вошли в горницу, Евдокия Ивановна оглядела её цепким взглядом, без приглашения села на стул. “Мы вот к тебе зачем, Михална. Церкву надо в Слотине открывать. Ты как, “за”?” — “Конешно, конешно, Евдокия Иванна”. — “Тогда надо это как положено оформить”. — “Я понимаю. Я сейчас”.
Старушка идёт к сундуку, достаёт откуда-то со дна завёрнутые в белую тряпочку деньги: “Берегла на похороны, но на такое святое дело отдам”. — “Да нет! — говорю я. — Деньги не нужны. Надо только вашу подпись, что вы в числе двадцати человек будете просить возвратить верующим храм. Вы верующая?” — “А как же!” — постаралась выпрямиться старушка.