Здесь мы получили ещё две подписи. Причём одна бабка тоже стала доставать “похоронные” деньги. Но тут уж понявшая, что к чему, Евдокия Ивановна, которая сначала тоже думала, что нужны деньги, отчитала растерявшуюся бабульку. “Убери свои деньги. Пригодятся тебе”.
Ещё два раза, приехав из Москвы и отложив дела по обустройству дома, я забирал Евдокию Ивановну, и мы ездили по деревням. Однажды, выезжая из какой-то деревни, попали под дождь. А мой “жигулёнок” в одном месте не выносил слотинской дороги. Место это — подъём из небольшого карьера. Мой сосед слева, Алексей Александрович Спирин, как-то сказал мне, что в начале строительства “бетонки” здесь был лагерь и заключённые добывали песок для дороги. Проезжая через карьер, я с сомнением оглядывал его. Слишком крохотное место для лагеря, хотя выходы песка виднелись.
Позднее мне объяснили: здесь, действительно, брали песок для строительства дороги, и в бараке жили рабочие.
Но самое коварное у этого карьера был подъём — сплошная глина. Маленький дождь, и “жигулёнок” елозил, как по маслу. Я стискивал зубы, гневно бросал в адрес глиняной невозможности: “Ты хочешь, чтобы я не ездил сюда? Всё равно буду ездить!”
С этим подъёмом мучились все. Тогда железнодорожники сбросились и купили железобетонные плиты. Но прямой участок до села трактора разбивали вдрызг. А тут Плахову поручили на месте старого депо строить новое. Битый кирпич, строительный мусор надо было куда-то девать. Куда? В Слотино, на дорогу. Больше двухсот машин привёз Сергей Иванович в топи слотинской дороги.
Сейчас она надёжна при любой погоде для любых машин. Не один раз выходили и горожане, и селяне благоустраивать её. Выходили те и другие даже с детьми. Но не зря говорят: в семье не без урода. В слотинской “семье” их оказалось несколько. Я сам не раз говорил с двумя. Убеждал, стыдил. “Смотри, — говорил я одному, — двенадцатилетний пацан везёт тачку кирпичного “боя”, а ты будешь ездить по дороге, сделанной им, не приложив труда”. Здоровый, почти двухметровый верзила только ухмылялся: “Пусть работает, если ему надо. Мне не надо”.
Но я отвлёкся — такие есть во все времена. Церковную “двадцатку” мы с Евдокией Ивановной собрали. Чернега стала во главе её. Несмотря на возраст, она была бабка энергичная, что не по её, могла отругать, а то и послать матом. Я снисходительно укорял старушку: “Ну разве так можно, Евдокия Ивановна? Ты же глава церковной “двадцатки”. Бог услышит — осудит”. — “Ай, Вячеслав Иваныч! Бог судит не по словам, а по делам”.
Я сам был не святоша. Вырос в послевоенной шпанской среде, рано попал в рабочие коллективы, а там могли так сказать, что у неподготовленного слушателя мозги закипали. Поэтому мог загнуть будь здоров. Однако никогда не позволял себе ругаться при женщинах и детях. Когда слышал от других, встревал, порой до скандала и даже драки. Да и просто так, особенно по молодости, избегал матерщины. У меня был случай, при воспоминании о котором долго краснел. Работая в “Волгоградской правде”, я начал большую кампанию по подъёму со дна Волги пожарного парохода “Гаситель”. Сейчас он установлен в Волгограде как памятник речным судам, которые внесли огромный вклад в Сталинградскую победу и погибли в той жестокой битве. А тогда решил сам спуститься на дно реки в водолазном костюме. Личные впечатления, уверен, только помогают журналисту лучше понять героев. Поэтому я то спускался в шахту, то поднимался на верхушку строящейся трубы Костромской ГРЭС и вместе с монтажниками раскачивался в фанерном “фонаре” на высоте двести метров.
Переехав на левый берег Волги, по раскалённому песку (идти пришлось босиком) дошёл до мостков с берега на водолазную станцию. Старшина водолазов, коренастый, плечистый мужчина, — к сожалению, забыл его имя, — помог с ребятами надеть на меня резиновый костюм, на ноги обули свинцовые башмаки, а на голову накрутили круглый медный шлем со стёклами. Однако перед этим старшина предупредил: “Не забывай нажимать головой кнопку в скафандре. Выпускай воздух, а то перевернёт тебя к верху задницей”.
Я спустился на несколько ступенек по железной лестнице и пошёл на дно. Вода сначала была жёлтая, потом жёлто-зелёная, а возле дна — сильно мутная. “Ну как?” — раздался в скафандре голос старшины. “Нормально. Только плохо видно”.
Нагнувшись вперёд, чтобы преодолеть сильное течение, подошёл к чему- то тёмному. Дотронулся рукой: железо. Так, передвигая руку, прошёл до носа, лежащего сильно на боку “Гасителя”. И вдруг почувствовал, что ноги мои поднимаются вверх, а голова оказывается внизу. Я некоторое время повозмущался вслух, пока не нащупал головой кнопку. Ничего интересного больше не увидел, и меня подняли на палубу. Когда сняли скафандр и окончательно “размундирили”, старшина покачал головой: “Ну, ты и материшься, корреспондент... ”