—Подумаешь! —парировал журналист. —таковы законы жанра. А вы? вы-то сами? Сплошные фальшь и суета. Я читал —даже собаки отличают нормальную человеческую речь от актерской декламации. Так что погодите задирать нос.
—Ха! Мало ли что. Собака! Театр —это экстаз. Во время полового акта тоже не изъясняются нормальными голосами. Зато уж это — акт!
— Что акт! — грустно заметил Пташкин. — Поработали бы с мое в газете — мигом бы забыли про всякие эти акты. Иной раз полы дома вымоешь — вот и весь половой акт!
При этих словах он посторонился, пропуская в театр Моськина, и тревожно покосился на его ношу.
—А вообще, —добавил он горько. —Театр ваш —сплошное надувательство! Ждешь, ждешь премьеры, стынешь тут на ветру, а в итоге —нате вам, пива нет! Люди вон со своими канистрами идут... Неспроста это...
— Судя по запаху, — задумчиво возразил Барский, — это все-таки бензин... Интересно, зачем в погорелом театре бензин?
—Может быть —террорист? —с надеждой предположил репортер, доставая пачку “Беломора”, из которой, как из решета, сыпался табак.
Барский сочувственно промолчал. Пташкин прикурил сморщенную “беломорину”, низко опустив голову, от чего почти вся его маленькая фигурка скрылась за полями широкой шляпы. Он был похож на симпатичного, но потрепанного гнома. Он пробавлялся банальнейшими заметками и не тянул даже на областной уровень, но в его неугомонном
сердце все еще жила мечта о неслыханной, сногшибательной сенсации, и это вызывало в Барском уважение.
Он глянул на часы.
— Однако! Ждать да догонять...
Скучающим взором он окинул серую улицу и раскрыл от удивления рот. Медленной семенящей походочкой, спотыкаясь на каждом шагу, к театру подбирался не кто иной, как Стеблицкий. Он явно надеялся проскользнуть мимо Барского незамеченным, но тот немедленно развеял его иллюзии.
—Ба! И вы здесь! —Барский раскрыл шутовские объятья. —А я знал, что вы обязательно соскучитесь!
Стеблицкий съежился. Репортер разглядывал его с неприкрытым любопытством.
—Не паясничайте, Барский! —слабым голосом проговорил Олег Петрович. —Я здесь... по делу!
—Ну, конечно, по делу! Кстати, давеча хотел вам напомнить, но вы были так стремительны...
Он обернулся к Пташкину и церемонно объявил:
—Мой друг и, в некотором роде, соратник, известнейший педагог —Олег Петрович Стеблицкий!
Однако соратник, игнорируя условности этикета, мышью проскользнул в дверь театра и исчез. Барский развел руками.
— Увы, мой друг, кажется, не в духе!
—А у него, по-моему, морда разбита, —вскользь заметил Пташкин и тут же испытующе заглянул Барскому в глаза. —Не сочтите за навязчивость, коллега, но, ежели у вас не сложилось и вам требуется компаньон... в рассуждении пива... или, скажем, более серьезных материй... Всегда к услугам!
Барский посмотрел на корреспондента —весь вид того выражал сейчас благонамеренность, стремление и готовность. “Надо же —печально подумал он. —При такой продувной физиономии и не устроить себе счастье в личной жизни! Всегда без денег, всегда одна пуговица оторвана, жена изменяет с инспектором ГАИ по фамилии Хрущ... другой бы повесился при таких обстоятельствах, а он, знай себе, строчит про дорогу к храму...”.
— Скажите, — неожиданно спросил Барский. — А почему вы еще и Врублевский?
Корреспондент ухмыльнулся.
—Это, брат, дело интимное! Ошибка молодости, вроде татуировки... Глупо, да уже не сведешь. Да и лень... Ну, так как — берете в компанию?
— Погодите-погодите... — барский встревоженно прислушался. — Слышите? Там что-то стряслось...
Действительно в стенах театра вдруг возник странный гул, который, разрастаясь из глубины здания как диковинный пузырь, разрешился мощным ударом в дверь, после чего наружу вылетел взъерошенный Стеблицкий. С тихим лепетом: “Пожар!” он побежал в сумерки. Следом за ним выметнулась гардеробщица, на плечах которой ослепительно белела необъятная вязаная шаль. “Пожар!!” И тут уж повалили разом жуткие загримированные хари в бейсболках и майках до колен, девушки в телесного цвета трико, и музыканты в синих костюмах с медными пуговицами. В этой каше статью и гласом выделялся главный режиссер Бирюлин, который указывая куда-то огромным пальцем, зверски орал: “Держите гада!”.