—Боже мой! —заплетающимся языком сказал Стеблицкий. —И это... это —культурные люди!
—Да-с! —откликнулся Барский, неприятно улыбаясь. —С кем вы, мастера культуры? В смысле, с кем пьете? Ну, с кем?! Конечно, от Пташкина я ожидал, а вот от Карпухина не ожидал... Сказалось, видимо, душевное потрясение, подспудно, но сказалось. А вот вы, Олег Петрович, как стеклышко! И вы, что же, так и не замечаете в наших, гм... эскападах ничего необычайного? Сервировка стола, скажем, не наводит вас на размышления?
Стеблицкий задумался. Он вовсе не был как стеклышко, но ему очень хотелось все происходящее объяснить каким-нибудь техническим фокусом или роковым совпадением. Объяснить и забыть. Еще лучше, если бы объяснил кто-то посторонний.
— И что же — сервировка? — осторожно спросил он.
Барский усмехнулся, подлил водки и выпил залпом. Из туалета доносился замирающий хрип репортера. Барский неторопливо закурил, выпустил дым в направлении люстры и заговорил:
—Значит так... Будем реалистами —мы столкнулись с волшебством. От сего факта никуда не уйдешь. Можно, конечно, предположить, что с дождем на пиджак пролился некий засекреченный состав, но это вряд ли. Слишком живописный букет... Что-то утекло оттуда —из пятого ли измерения, из преисподней ли, из небесной канцелярии —не знаю. Оттуда, куда нам ходу нет. По-видимому, этого не должно было произойти никогда, но... произошло. А, поскольку эти дела нас не касаются, хорошего ждать не приходится. Вам не показалось странным, что этому молодому человеку захотелось сжечь театр? Именно тогда, когда там был пиджак? Не удивлюсь, если завтра кто-то захочет сжечь меня -вместе с пиджаком... Этот пиджак не должен существовать в нашем мире ---и не будет. Вопрос времени... А за это время нужно успеть попользоваться им с наибольшей выгодой... Может быть, перенесемся в Штаты, а, певец печальных равнин? Снимем дачу во Флориде, с девками в бикини... Или нет! Рванем в штат Миссисипи, на Юг! будем слушать черные блюзы, жрать маисовую кашу и хлестать виски! Закажем вам белый пиджак —не такой волшебный, правда, но тоже изумительный —и белую шляпу! Купим плантацию, черт возьми, дом с колоннами —как у Карпухина на картине... А по ночам будем предаваться разврату с юными негритянками! Мрачные легенды, дремучие инстинкты, кровосмесительные страсти! Вступим в ку-клукс-клан —будем гоняться по болотам в белых балахонах за неграми. То есть, когда не будем заняты негритянками -будем за неграми... Между прочим, в реках там водятся крокодилы. Если у нас появятся враги — их трупы мы будем скармливать крокодилам...
Олег Петрович молчал, ошеломленный тем, как быстро вялый ручеек разговора о сервировке стола обернулся чудовищным разливом далекой Миссисипи. Он без возражений принял предложенную Барским рюмку водки и машинально выпил.
Это было ошибкой. За первой последовала вторая, третья... Барский витийствовал, гипнотизировал, разыгрывал руками завораживающую пантомиму — и Олег Петрович не заметил, как нализался.
Опомнился он уже в прихожей, когда Барский почтительно и заботливо втискивал его в куртку. Артист держался из последних сил. Одев Стеблицкого, он так же тщательно обмундировал и Пташкина, который уже ничего не мог сам и только равномерно покачивался, время от времени бормоча: “Мыслящий тростник-с!..” Барский нахлобучил ему на уши шляпу, после чего репортер умолк и уже только просто качался.
Сам Барский одеваться почему-то не стал и, церемонно раскланявшись с телом хозяина, мертво спавшим среди разоренного гардероба, вытолкнул собутыльников на лестницу и закрыл дверь.
На холодной черной улице не было ни души. Свет звезд царапал глаза. Приятели, не сговариваясь, сразу куда-то пошли. Барский дважды падал на тротуар. Стеблицкий смотрел на него с презрением.
Время от времени он резко останавливался, сгребал тилипающегося актера за грудки и пронзительно смотрел ему в глаза.
— Пушкин — это наше все! — требовательно говорил Стеблицкий.
— Все? — удивлялся Барский заплетающимся языком.