Он вспомнил все эти злобные, бессмысленные, бездуховные лица, не лица даже, а, скорее, морды животных, вспомнил, как они запугивали его, как издевались, и волна гадливости пополам с ненавистью поднялась в его душе.
—Итак, —пробормотал он, закрывая глаза, —хочу, чтобы эта женщина, Королева... —он остановился, засомневавшись, но пересилил себя. —Нет, точно хочу! Хочу, чтобы она немедленно оказалась, и-и... Ну, да! На Таити! С сумочкой, набитой стодолларовыми бумажками!
Олег Петрович замолчал и долго вслушивался в тишину, будто ждал какого-то знака. Потом удовлетворенно кивнул и тихо сказал:
— Так... А теперь эту обезьянку... С расстегнутыми штанами... Хочу, чтобы...
19.
Дома инспектор Пыжиков совершенно перестал быть похожим на инспектора. Дома он делался похожим просто на мужика средних лет в майке, шароварах и шлепанцах. Он падал в истертое кресло и часами смотрел телевизор.
Вот и сегодня, заняв привычную позицию, он, не отрываясь смотрел на экран, пока наконец жена, зайдя очередной раз в комнату, не заметила раздраженно, что, прежде, чем пялиться два часа в ящик, нормальный человек его хотя бы включает.
Пыжиков, смущенный правотой ее слов, заворочался в кресле, закашлял и неожиданно спросил:
—Вот слушай! Вот что бы ты сказала, если бы я тебе сказал, что в обыкновенной однокомнатной квартире обыкновенного панельного дома я сегодня обнаружил непроходимые джунгли?
—Я бы сказала, —немедленно откликнулась жена, —что тебя скоро вышибут из милиции, и ты будешь сидеть у меня на шее...
— Ну, это не страшно, — сказал Пыжиков. — Ты хорошо получаешь. Страшно другое...
Жена его действительно хорошо зарабатывала, потому что была адвокатом и защищала интересы тех, кого Пыжиков ловил. Пойманные с удовольствием отдавали ей те деньги, которые никак не хотели отдавать Пыжикову.
— Это тебе сейчас не страшно, — холодно сказала жена. — Когда ты будешь безработным, я с тобой разведусь, заберу ребенка, а тебя вышвырну из квартиры без гроша. Ты будешь жить под мостом, пить политуру и есть картофельные очистки. вот тогда тебе станет понастоящему страшно. А потом ты умрешь в канаве...
По адвокатской привычке жена Пыжикова выражалась всегда очень сильно.
— Мне самому все это странно, — виновато сказал Пыжиков. — Но я, что вижу, то и говорю. Что думаю, то делаю. Только так. Иначе жизнь превратится в хаос. Уже почти превратилась.
—Так поступают только природные идиоты и диссиденты, —отрезала жена. —Впрочем, это одно и то же. Короче, я тебя предупредила...
— Но дома-то я могу рассказать, что я видел?! — взмолился Пыжиков.
—Ни в коем случае. Я с удовольствием выслушала бы тебя, если бы ты этим ограничился. Но ведь я тебя знаю —воодушевленный, ты побежишь выкладывать все начальству, и в итоге тебя опять забудут повысить по службе... Так что лучше молчи, думай и только в крайнем-крайнем случае открывай рот... Кстати, о диссидентах —ты бы сходил в школу. Учителя посходили с ума. Военрук Ступин заставляет нашего сына читать диссидентскую литературу...
— То есть? — удивился Пыжиков. — Разве сейчас такая бывает?
—А как же! Он велит им читать Гайдара —ну, этого, “Школа”, “Чук и Гек”... Он поет с ними “Интернационал”! Это не доведет до добра!
— Ты думаешь, что... того?.. — осторожно спросил Пыжиков.
— Запросто! Посмотри, какой век на дворе! Или включи наконец телевизор!
Пыжиков включил, но смотреть не стал, а задумался и ушел в другую комнату. Порывшись в книгах, он отыскал “Чука и Гека” и прочел, не отрываясь, запоем. Прочтя, долго сидел, уставясь восторженными затуманенными глазами в стену, будто видел сквозь нее то ли красные звезды над Спасской башней, то ли грозный бронепоезд, ждущий ворошиловского приказа, то ли всю огромную счастливую землю разом, которая зовется Советской страной, а потом сказал со вздохом отчаянной зависти:
— Ведь жили же вот как люди!
Спал он в ту ночь на редкость крепко и видел красивые, плавные сны. Пробудился рано, с бодростью необычайной и рано ушел на службу. А в девять часов, собрав последнюю информацию, решительно отправился с докладом к начальству.
Шувалов встретил его неожиданно добродушно —знакомые достали замечательное импортное лекарство, с помощью которого подполковник, как он выражался, утер наконец нос своему желудку, и тот уже два дня вел себя довольно прилично.
— Ну, что, Штирлиц, — юмористически прищурив глаз, спросил Шувалов. — Проник в рейхсканцелярию?
—Боюсь, не до смеха, товарищ подполковник, —с невыгодной откровенностью резанул Пыжиков. — Обстоятельства вырисовываются...