Поход близился к концу. Из Бузулука они дошли до самого сердца Праги — до Староместской площади. Площадь была изуродована взрывами и пожаром, но сейчас она стала прекрасной, потому что ее заполняли люди. Первое, что увидел Ондржей, был памятник Яну Гусу. Снизу до самого верха, до величественной фигуры, венчающей памятник, он был облеплен девушками в национальных костюмах. Их стройные фигуры, раздувающиеся белые рукава, подобные сказочным голубицам над колыбелькой, яркие передники, сборчатые юбки и развевающиеся ленты — все это, казалось, вздымало в воздух и самый памятник, чтобы силой радости унести его в синее, покрытое белыми облаками небо. Внизу, на ступенях памятника, стояла группа рослых девушек — бойцов Красной Армии, прекрасных, как изваяния; казалось, они поддерживают своими плечами всю эту симфонию красок.
Рота Ондржея четко промаршировала мимо главной трибуны.
Около обгоревшей ратуши, лишенной башни и балкона, стоял президент республики, такой непривычный в военной форме и такой маленький рядом с советским послом. Ондржей знал Бенеша лишь по портретам и сейчас увидел его впервые в жизни. Когда президент был в Москве, главнокомандующий пригласил его навестить чехословацкую воинскую часть. Сами понимаете, как хотелось солдатам, чтобы у них побывал президент республики, за которую они сражались и проливали свою кровь. Но президент извинился и не принял приглашения. Не приехал он и на словацкий фронт, ни разу не побывал у чехословацких солдат Восточного фронта. Ребят это обижало. И сейчас они приветствовали президента как символ республики, но сердце их не лежало к нему.
Щеголяя выправкой, они дефилировали, держа равнение на главную трибуну и не меняя выражения лица, но мысленно здоровались с теми членами правительства, которых хорошо знали, которые приезжали к ним на фронт и беседовали с ними, относились к ним дружески и завоевали их любовь. Вот Готвальд, у него лоб студента. Как он хорошо все объяснил нам в Бузулуке! Сразу стало ясно, за что мы воюем и как устроим свою жизнь после войны. Это по его просьбе Сталин разрешил сформировать первое чехословацкое соединение. Уж будьте уверены, солдатам все известно! А вот строгий на вид Неедлы, профессор в очках, последний «будитель» и первый большевик среди чешской интеллигенции, ученый, который вел курс славистики в Московском университете, а когда понадобилось, пошел учить грамоте чешских детей, живших в Москве, чтобы они не забыли родной язык. Он читал лекции советским морякам, и чехословацким солдатам, и нашим девушкам на фронте, не знал страха, не боялся мороза и был неутомим. Жаль, что погиб его сын, талантливый музыкант. Его музыка прибавляла отваги нашим ребятам. Тяжело было хоронить Вита Неедлы в Дукле… Вот искрометный, вездесущий Конецкий, живой, как ртуть. Вот Фирлингер, глава правительства, надежный посол, который после мюнхенской катастрофы оставался на своем посту до последней минуты и снова занял его, как только стало возможно. Он тоже облегчил нам путь в Прагу.
Рота Ондржея обогнула памятник Гусу. Теперь они проходили совсем близко от машущих и ликующих девушек в советской военной форме. Ондржей вдруг увидел улыбающееся лицо одной из них и страшно перепугался. Так пугаются живые, когда во сне встречают умерших.
«Надо быть готовым к этому, — твердил он себе. — Еще не раз буду вот так встречать ее». Однажды это уже случилось в Остраве: какая-то советская девушка так походила на Кето, что Ондржей кинулся ей вслед, заглянул в лицо… и встретился с равнодушным взглядом. Конечно, не Кето! Да и откуда ей взяться? К чему пустые надежды!
Но эта бледная брюнетка в пилотке на небольшой античной голове сама издалека улыбалась Ондржею и махала рукой. Конечно, это просто в знак дружбы народов; она приветствует чехословацких солдат. А ведь как похожа на Кето! То же выражение лица, те же неуловимые черточки! Смеясь, она что-то кричит Ондржею… Эх, хоть бы другие девушки не шумели так, хоть бы на секунду умолк гром оркестра!
Ондржей прошел в полуметре от девушки, и марш унес его дальше. Не выбегать же из строя за пять минут до конца парада!
И потом, когда уже был дан приказ разойтись и настала та минута, которой заранее побаивался Ондржей, он все стоял среди гомона и смеха в толпе солдат и оглядывался, не видно ли той девушки, что так невероятно похожа на Кето. Надо убедиться, что это не она, и успокоиться. Ондржей деловито соображал, где бы разузнать поподробнее о советских медсестрах.
И вот тогда Кето тихо подошла к нему сзади, и он услышал свое имя, узнал ее характерное произношение:
— Ондржей!
Острое до боли ощущение счастья, такое же, как то, что неделю назад испытал Станислав на баррикаде, пронизало Ондржея. Ах, как прильнули друг к другу Кето и Ондржей! Словно вихрь бросил их в эти объятия!
Это была Кето, живая Кето! Они зашагали рядом. Она была молода и прекрасна в одежде воина, она улыбалась Ондржею и всем своим существом говорила: «Я жива, жива и хочу счастья!»
Вот какие неожиданности преподносит война! Одна бомба бросила Кето в руки гитлеровцев, другая помогла ей убежать из колонны смертников. После многих злоключений она со своими девушками добралась до наших войск под Берлином и вместе с ними пробилась в Прагу.
По воскрешенной Праге, полной пьянящих запахов акации, запахов битого кирпича и бензина советских танков, идут, крепко держась за руки, Ондржей и Кето, девушка с Зеленого мыса.
О чем же еще рассказывать? Разве это не самый счастливый конец? Разве это не самое счастливое начало? Ведь мир и верная любовь — это самое прекрасное в жизни, на них-то и стоит свет.
ПРИМЕЧАНИЯ
Люди на перепутье
Роман «Люди на перепутье» («Lidé na křižovatce») вышел в 1937 году в издательстве «Книговна лидовых новин» и в ближайшие два года выдержал десять изданий. Одиннадцатое издание появилось сразу же после освобождения страны в 1945 году. С тех пор до настоящего времени роман неоднократно переиздается.
Буржуазная критика и литераторы либерального толка, единодушно признав выдающееся мастерство Пуймановой в изображении психологии героев, быта и общественной атмосферы, немало иронизовали по поводу стремления писательницы изображать фабричную жизнь, рабочие митинги и демонстрации. Так, рецензенты журналов «Критицки месечник»[265] и «Розгледы»[266] сочли излишними сцены рабочей забастовки, митинга в Драхове, первомайского празднества в Улах и вообще всей улецкой линии в романе. Оба критика подвергли сомнению и правдивость образа Ондржея. Обозреватель журнала «Критицки месечник» утверждал, что роман портит излишняя публицистичность и символика, прежде всего образ «Яфеты», а рецензент «Розгледов» еще более прямо сформулировал причину своего неудовольствия: он увидел в книге Пуймановой влияние советских производственных романов.
Коммунистическая критика сразу же высоко оценила роман Пуймановой и верно поняла его большое значение для развития чешской прогрессивной литературы. Поэт С.-К. Нейман в своей статье в «Творбе»[267] под знаменательным заголовком «Самый важный роман» характеризует «Людей на перепутье» как явление социалистического реализма.
Другая статья, в которой содержалась полная и глубокая оценка «Людей на перепутье», принадлежала перу критика-коммуниста Бедржиха Вацлавека.[268] Вацлавек видит в романе синтез предыдущего творчества писательницы — «поэтичности первой книги «Под крылышком» и иронии рассказов «Из городского сада». Эпическая широта и художественная законченность, — утверждал он, — даются Пуймановой благодаря ясному мировоззрению»
Игра с огнем
Роман «Игра с огнем» («Hra s ohnĕm») вышел в 1948 году в издательстве «Книговна Свободных новин». Удостоен Государственной премии за этот год.