— Слышали, слышали! На наследную принцессу совершено покушение! — дразнил за обедом Еву доктор Розенштам. Он говорил тем шутливым тоном, каким много и напряженно работающие мужчины любят говорить в короткую минуту отдыха.
— Одной бабой было бы меньше! — в тон Розенштаму ответила Ева. Но с ее обликом не вязался этот тон.
— А что бы делали Далеш, Выкоукал и все претенденты на руку и трон? — насмешливо продолжал Розенштам. — Что бы делал без вас я? А Хозяин?
— Он и не заметил бы, что меня нет, — со смехом возразила Ева. — Он слишком занят. — И она не удержалась, чтобы не добавить: — Вот если бы я была сыном… — И в голосе ее послышалось сожаление не о себе, а об отце.
— Ах, деточка, деточка! — печалясь за нее, сказал Розенштам, который, как все евреи, был и насмешлив и чувствителен. Наклонившись над столом, он сочувственно заглянул ей в глаза.
— Нервы? — спросил он с невольной нежностью и по праву друга, который старше ее почти на четверть века — о чем он не раз напоминал, — успокаивающим жестом положил свою руку на ее. Девичья рука дрогнула от этого прикосновения и затрепетала до кончиков пальцев. Розенштам видел, как порозовело и просветлело серьезное, юное некрасивое лицо; Казмарова опустила глаза, на которых сейчас не было очков — Ева снимала их, приходя в клуб служащих в часы, когда там обедал Розенштам. Если отца не было в Улах, она всегда охотнее обедала в клубе, чем дома с мачехой.
— Вам рассказывали в детстве, — спросил Розенштам, медленно отнимая руку по какому-то наитию, в основе которого была мужская осторожность, — сказку о печальной принцессе, не умевшей смеяться? Да будет вам известно: принцесса эта — вы. Как развеселить вас? Хотите, я сделаю стойку и пройдусь на руках? Или свистну в три пальца? Не думайте, я умею. Знаете что? Быстренько возьмите пальто, и пойдем на солнышко. Я свистну так, что будет слышно на всю округу.
Барышня Казмарова безропотно повиновалась и, несмело улыбаясь, вышла вместе с Розенштамом, который через несколько минут уже удрал к себе в лабораторию.
Мастер шестнадцатого ткацкого цеха Лехора верил, как и все другие мастера, что если в цехе случилась одна неприятность, жди следующую. И за ней дело не стало. Сразу же после казуса с челноком, сорвавшимся как раз когда в цехе были высокие гости, произошел скандал с Шестаком. Этого еще Лехоре не хватало!
До поступления к Казмару ткач Шестак работал очень добросовестно. Здесь же все делалось наспех. Швейные цехи хватали материал из аппретурной чуть ли не мокрым. (Сейчас это кажется невероятным.) Когда Шестак освоился и сообразил что к чему, он тоже научился работать по-здешнему: побыстрее и кое-как. А вскоре, присмотревшись, он решил обвести мастера вокруг пальца и стащил у него ключик от счетчика утков. Мастер недоумевал: «Куда я дел ключ?» А Шестак, выждав удобный момент, открыл механизм, подтянул там цепочку, а потом пожалуйте — дал такую выработку, что весь цех ахнул и дивился на него как на рекордсмена. Однако ж всякое излишество вредит. Шестак зарвался, очень ему понравилось творить чудеса, не стал следить за счетчиком, и тот ему отомстил: накрутил такие астрономические цифры, что обман стал очевиден и младенцу. Дело все равно раскрылось бы со временем, но цифры выработки Шестака были настолько невероятны, что его моментально выгнали с фабрики.
Мастер обвел глазами цех, остановился на Ондржее и движением головы указал ему на освободившуюся машину.
— Слушай-ка, ты разбираешься в этом? Стань попробуй. Может быть, справишься.
В школе уже проходили ткацкое дело, и Ондржей ответил:
— А почему бы и нет? Попробую.
Ондржей взял шпульку, закрепил и вдел нить, включил мотор, подтолкнул машину руками, как — он видел — делают старые ткачи, и челнок побежал своим обычным путем. Ондржей покраснел до ушей и, хотя и раньше молчал, весь как-то затих в грохоте цеха. С тревогой утки, впервые пустившей утят на воду, он следил, как бегает челнок. Стан работал, челнок летал от «коробочки» к «коробочке», тянул за собой нить, ткал, — да, да, взаправду ткал! Когда вы что-нибудь делаете впервые и дело идет на лад, радость и неуверенность борются в вас. Если бы Ондржей не стеснялся, он закричал бы от радости… Вдруг станок остановился. Кончился уток? Нет, порвался ход. Соседний ткач пришел на помощь Ондржею.