Зима 1917-1918 года была уже скудноватой, особенно для приезжих людей, не имевших собственных огородов. Впрочем, сахара не было ни у кого, если не считать запасливых купцов. Однажды, пока я решал сложную арифметическую задачу, Калерия Николаевна успела сварить Юре кисель, где кроме клейстера из картофельной муки, подкрашенного клюквой, ничего не было. Юра отказался его есть. Калерия Николаевна смутилась, огорчилась и, словно бы извинялась перед сыном за неудавшееся кушанье… Мне стало за неё так обидно, что я хотел с жадностью накинуться на этот кисель, чтобы показать Юре пример: «Ах, как вкусно!» Но испугался, что Калерия Николаевнам примет это все за глупую шутку.
Кстати, при своей доброте Калерия Николаевна иногда поступала очень решительно. Так неожиданно оборвались её занятия с Васей Ш., тихим, воспитанным мальчиком, хорошеньким, как девочка. Она ещё до меня начала репетировать этого сына владельца большого, красивого дома, где помещался Волжско- Камский банк. Тогда редко кто из детей имел часы, а вот Вася то и дело среди урока отогнёт обшлаг рукава и взглянет- который час? Возможно, нделал это машинально, без всякого умысла, но Калерию Николаевну это так раздражало, что она, несмотря на бедность, отказалась от выгодного урока, а мне сказала, не то всерьёз, не то в шутку:
-Когда станешь взрослым, тоже никогда не смотри на часы…при гостях!
Вася Ш. Учился потом со мной в школе 2-й ступени, в параллельной группе, а затем, окончив счетоводные курсы Тупицына, долгие годы работа бухгалтером в Гужтрансе. Я его иногда встречал, приезжая в Котельнич; он был все таким же хорошеньким, но уже как девушка, а не девочка.
А Калерию Николаевну я в последний раз видел летом 1919 года. Она к нам зашла попрощаться, печально сказала, что мечтает скорее вернуться домой, в Петроград, но там так голодно… Куда идет сейчас -не сказала или я не запомнил. На окне у нас росли высаженные в глиняные горшки цветы, и я был благодарен маме, когда она срезала для Калерии Николаевны большую желтую розу- такие розы назывались чайными. Не могу понять, как это я, приехав в 1925 году в Ленинград и проживши здесь всю свою жизнь, не попробовал разыскать любимую учительницу. Слишком поздно у нас возникает потребность повидать человека из твоего детского прошлого.
Лето 1917-го.
Тысяча девятьсот семнадцатый год. Начало лета. За нами приехал папа, и мы втроем- папа, мама и я- едем в Ижевск. Поезд, Пермь, Кама, пристань Гальяны- завод и город Ижевск… Дорога почему-то промелькнула так быстро, что о путевых впечатлениях попробую вспомнить потом, при случае, или когда поедем обратно.
Мы поселились на тихой улице, во втором этаже двухэтажного деревянного дома, выкрашенного белой краской, как и многие дома в городе. Внизу хозяева -полная добродушная женщина с двумя дочерьми.; у старшей- двое детей, муж на фронте; младшая, Нина, приветливая, чуть глуховатая, недавно окончила гимназию. С той поры прошло шесть десятков лет, насыщенных всяческими событиями, но у мня сохранилась фотография с надписью: «Милой Ксении Ивановне и Лёнечке от Ольги Фёдоровны и Нины Селюковых.»
У нас просторная трехоконная комната с телефоном, по которому мне некуда звонить, кроме как папе на службу; для этого надо долго крутить ручку деревянного ящика, похожего на скворечник. Две другие комнаты занимает помощник лесничего Василий Федорович Созонов с сыном Сережей, мальчиком моих лет; еще в одной комнате живет пожилая женщина, мать капитана Камского пароходства. При нас капитан ни разу не приезжал к матери – находился на военном положении после чрезвычайного происшествия: загорелось и взорвалось нефтеналивное судно(слова «танкер» в русском употреблении тогда еще не было). Это произошло накануне нашего приезда в Пермь, на пермском рейде. Обгоревшие останки суда мы видели, когда рассвело и наш пароход отчалил от пристани. Ночь провели мы на пароходе, спали в каюте, которую заняли еще с вечера, вознаградив себя за бессонную ночь в коридоре переполненного вагона. (Я-то, конечно, ухитрился поспать и в вагоне, притулившись на багаже.)
Итак, мы в Ижевске. Дружу с Сережей. Мастерим деревянные пропеллеры, запускаем их в воздух, при помощи накрученной на палки бечевки: это наши аэропланы.(Самолетами тогда аэропланы еще не называли, это слово встречалось лишь в сказках- ковер-самолет; кроме того, существовало пароходное общество «Самолет».) Часто бываем в превосходном тенистом саду, точнее- в парке, окружающем Артиллерийское лесничество, где работают наши отцы. Вечерами читаем, обмениваемся книгами. Особенно запомнились мне две книжки: привезенный с собой «Дон- Кихот»- изящно изданный, напечатанный на тонкой прочной бумаге, в мягком клеёнчатом переплёте красного цвета и необычайно узкого формата (Курьез в том, что этот «Дон-Кихот» был приложением к большой плитке шоколада!) и «Юра в мире животных» Александры Бострем (как я после узнал, матери А.Н.Толстого),- книжка эта принадлежала Сереже и никогда мне больше не попадалась, - жаль, хотел бы перечитать. «Дон-Кихота» же за то лето прочел много раз ; куда исчезло потом это «шоколадное « издание- неизвестно.