Больше Сергей Петрович не бывал в Котельниче. Жаль: еще одним замечательным человеком и дорогим нам гостем стало там меньше.
Зрелища.
Зрелища… Не так-то уж много было их в моем детстве: отец недолюбливал развлечения. Правда, цирк приезжал почти каждый год, к Алексеевской ярмарке и мы непременно его посещали. Уже в середине марта я мог лицезреть, как по соседству с нами, на Нижней площади, воздвигают высокое бревенчатое строение,проще всего, балаган,- цирк- шапито с брезентовым куполом для наших прохладных краев не годился. Кроме наездников, акробатов, жонглеров, фокусников, на работу которых мы с удовольствием смотрели, в представлениях участвовали борцы, обычно, в конце программы, но с их грубой, потной борьбы мы всегда уходили. Году в 1915 Котельничу повезло: Дуров привез свою «Железную дорогу». Через много лет я прочел, что в этом номере у него были заняты самые разные животные- от дикобраза до журавля, но мне запомнились только пассажиры-мыши и крупный усатый кот в должности старшего кондуктора, - поразило, что ли, такое мирное сотрудничество?
О кино, о первых увиденных фильмах, я уже говорил; добавлю, что в годы германской войны в котельнических кинотеатрах шли краткие документальные выпуски, иллюстрируемые за экраном ружейной и пулеметной стрельбой, -так рассказывали, по крайней мере те, кто их видел и слышал. Мне удалось посмотреть военную ленту иного характера- «Царица Нила». Повествовала она о временах Клеопатры: армии, растянувшиеся на ширину версты, угрожающе медленно двигались навстречу друг другу, двигались, двигались… только это и запало в память, а как они встретились и что было показано кроме армий- совершенно не помню.
Зато хорошо помню набранные жирным шрифтом заголовки газетных телеграмм: «С ТЕАТРА ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ». Так слово «Театр» я впервые прочел в этом зловещем его значении; постоянного театра в Котельниче не было, ставились время т времени любительские спектакли. Первый спектакль, который я, шестилетний, увидел, был «Бедность не порок»,- его сыграли гимназисты и гимназистки старших классов. Нельзя сказать, чтобы спектакль произвел на меня сильное впечатление; не увлек и главный герой, который громко кричал, размахивая руками: «Шире дорогу- Любим Торцов идет!» Больше заинтересовала суфлерская будка: актеров я видел, декорации видел, а вот кто или что делает в этой будке? Когда узнал, стал суфлеру завидовать: он ближе всех к сцене, от него все зависят, и вообще, он напоминает колдуна.
Взаправдашний интерес к театру пришел позднее, уже в двадцатые годы, когда я стал бывать на гастрольных спектаклях, - их привозил летом вятский губернский театр.
Я пересмотрел десятки пьес от «Тайны Нельской башни» Дюма, где то и дело звенели шпаги, где кавалеры в шляпах с перьями высоко поднимали картонные бокалы, до «Потонувшего колокола» Гауптмана с его щемящей душу песней Раутенделейн и немецким лешим, квакающим наподобие жабы: «Бре-ке-ке-кекс!»
Хотя все спектакли я смотрел из самых дальних, задних рядов, я без бинокля отлично видел выражение лиц всех актеров, замечал малейшие черточки их сценической жизни. Так повторилось и в Ленинграде, в годы студенчества, когда с верхотурья, из пятого яруса Александринки, я вглядывался в обожаемого мной Иллариона Певцова. Приписать это хищной молодой дальнозоркости? Полагаю, не только: наверное, мы в юности азартно доигрываем в воображении то, что нас увлекает.
Впрочем, не стоит преувеличивать свою творческую фантазию. В том же Котельниче я смотрел на далекого от духовности знаменитого силача Ивана Поддубного, смотрел опять же из самых дальних рядов, и от внимания не ускользнула тоже ни одна подробность. До осязаемости вздувались прямо передо мной шары чудовищных бицепсов, когда Поддубный поднимал штанги или рвал цепи. Отчетливо вырисовывался его искривленный рот и мокрый от пота лоб, когда он перекусывал толстенный царский пятак.
-Музыка, маленький кусочек вальса!- просительно нагибался к оркестру распорядитель.
Иван Максимович расставил ноги, лицо его багровеет, рука с пятаком судорожно прижата ко рту, челюсти мощно сжаты, а музыка все звучит. Звучит, повторяя все один и тот же такт… затем вдруг смолкла…
-Хек!- удовлетворенно хекнув, как мясник, разрубивший тушу, богатырь делает шаг вперед и победно показывает зрителям две половинки раскушенного пятака. Гром оваций. Не скрою, я хлопал вместе со всеми, хотя в тоже время думал: а что Поддубный испытывает, демонстрируя свою силу чужим людям в чужом месте? И мне было его немножечко жалко.