Все бы, наверное, так и оставалось надолго, но произошли два несчастья: врач- фтизиатр, Николай Иванович Павлов сам заболел туберкулезом и вскоре умер, а Федосья Сергеевна начала терять зрение; эта неизлечимая болезнь называлась -отслаивание сетчатки. Сперва она была вынуждена уйти из лечащих врачей в санитарные, затем стала читать популярные лекции (лектором она была превосходным, я слышал её еще в школе,где она преподавала нам гигиену), и, наконец, сравнительно молодой вышла на пенсию. Безмужней, с тремя детьми, ей было трудно жить; трудно и без друзей, а друзья- одни умерли, другие- уехали, да и в тяжкие военные годы у всех было слишком много своих забот. Мне очень жаль, что Федосья Сергеевна перестала бывать у моих родителей, а они не навещали её: мама моя её недолюбливала, а папа не хотел огорчать маму. Не было Федосье Сергеевне утешения и в детях. Старший сын погиб на войне, а младший, который как-то при мне забежал в наш дом и спросил: «Я тут, помню, у вас брал книжонку «Анна Каренина»… Нет чего- нибудь вроде?- младший, выучившийся на юриста, стал помощником районного прокурора и спился. Впрочем, Федосья Сергеевна, уехавшая к замужней дочери, до этого не дожила и слава богу! Хватило ей и других бед.
А теперь о самой нам близкой семье.
В 1918 году, летом, я стал замечать двух мальчиков примерно моего возраста. Как видно, они жили в нашем квартале, потому что ходили мимо нас каждый день, именно холили, а не бегали, не носились как угорелые, как почти все мальчишки. Одинаково одетые, в матросках, в коротких штанах до колена, всегда обутые ( подчеркиваю, потому что большинство нас ходили и бегали летом босиком.) Какое-то время мальчики гуляли с отцом, судя по форме- военным врачом, потом с матерью, сестрой милосердия, привлекательной, симпатичной молодой женщиной. Когда мы потом познакомились, эта симпатия моя к ней переросла, говоря без всякого преувеличения, в сыновнюю любовь, так было уже до конца дней этой необычайной доброты женщины; полюбили её мои родители, полюбила и она нас.
Это была семья Карловых, приехавшая в Котельнич осенью 1917 года, за три дня до Октябрьской революции. Карловы были петербуржцы. Точнее, Николай Иванович, его сестра и мать были урожденными петербуржцами и когда-то жили за Московской заставой неподалеку от завода «Электросила»( тогда Сименса и Гальске). На русско-японской войне молодой врач, окончивший Военно-медицинскую академию, после того, как проучился три года на физико-математическом факультете в Петербуржском университете, встретил сестру милосердия Надежду Алексеевну, родом из Иркутска, женился на ней и привез её в Петербург, не очень обрадовав тем своих родных: они сочли этот бак мезальянсом.
Шло время, Карловы жили в окрестностях Петрограда- в Шувалове, а до этого- в Выборге; с начала германской войны Николай Иванович колесил в санитарных поездах по западным областям России, по Польше, а в 1917 году, познакомившись где-то с котельничским купцом Зубаревым, отправил свою семью- жену, мать, сестру и двух сыновей –в далёкий тыловой городок. Со старшим мальчиком, Колей мы оказались в одном классе немного позже, когда начались бесконечные школьные эксперименты, когда класс стал называться не классом, а группой, когда наша учительница, Белла Львовна, обуреваемая левыми педагогическими идеями, предложила нам сидеть не на партах, а на подоконниках, на полу, кому где захочется (для пущего раскрепощения и личной свободы), когда другая учительница (литературы) приводила нам в пример, якобы фольклор, детские считалки:
-Эни-бени, моко-фоко, торбо-орбо, мус-мас-моко, теус-теус, корна-теус, тикус- бакус, ты- дуракус!
Мы заучивали эту чепуху, запоминали, и запомнили, как теперь выяснилось, на всю жизнь. На полу и на подоконниках мы сидели недолго, вскоре мы с Колей уселись за одну парту и просидели рядом до окончания школы. За эти четыре года, равно как и в следующие, студенческие, проведенные уже в Ленинграде, мы с Колей( а затем и с его младшим братом Борей )чрезвычайно подружились, хотя наши характеры были прямо противоположные. Коля всего на полгода старше меня, но его хладнокровие, выдержанность, чувство меры, дисциплинированность всегда делали его заметно взрослее так что я с полным основанием могу приобщить его к «взрослым моего детства»
Теперь все наши старшие взрослые умерли- как мои родители, так и Карловы; умер от скоротечной чахотки и Боря, студент третьего курса медицинского института, робкий, застенчивый юноша; умерли переехавшие в Котельнич карловские родственники, жившие до Великой Отечественной войны в Белоруссии; утонули в реке Вятке приехавшие погостить родственники из Латвии. Трагичнее всех погиб сам Николай Иванович. Глубокий старик, уже глуховатый и перенесший инсульт, но еще сравнительно бодрый и словоохотливый, он пошел на вокзал, чтобы что-то купить, а вернее, чтобы просто прогуляться- он любил все, что связано с железной дорогой. Возвращаясь домой, он сбился, пошел не по запасному пути, где зимой поезда не ходят, а по главному, и за поворотом на него налетел тяжелый товарный состав. Хоронил Николая Николаевича весь город- столько лет он отдал больнице и врачебному делу. У меня есть фотография, где можно с трудом разглядеть многолюдную похоронную процессию: когда его везли на кладбище валил снег, крутила метель, но горожане провожали его до самой могилы. Мог ли он думать полвека назад, скитаясь по фронтовым дорогам,что в мирной жизни его подстерегает такой конец? И что это такое- судьба? Дикий случай?