Да, Николая Ивановича все почитали в Котельниче, разумеется, я тоже, но я любил его сыновей, Надежду Алексеевну несравнимо больше. В чем дело? Мне чудилось, что еще с моих детских лет Николай Иванович относился ко мне слегка неприязненно- дети это всегда замечают.
Когда в следующие годы я приезжал домой на каникулы и приходил к Карловым, Надежда Алексеевна встречала меня как родного, Николай же Иванович не проявлял ко мне ни малейшего интереса. Может, действительно, я ему чем-то не нравился- скажем, излишней живостью, резвостью, и на его взгляд, вздорными увлечениями… Словом, тем, чего не желал бы он своим сыновьям. Впрочем, это сегодняшние догадки( или тогдашняя моя мнительность) и все обстояло как-нибудь проще. Но у кого теперь спросишь?
За столом Николай Иванович был превосходным рассказчиком- повидал на своем веку вдоволь, и я, как все, с удовольствием его слушал. Серебряный бобрик его волос, белоснежный китель и добродушный смех украшали любое застолье, а благодушие, оптимизм невольно всех заражали.
К сожалению, эти превосходные качества не могут порой предотвратить несчастье…
Когда старший сын в 1933 году окончил институт и уехал врачом на Дальний Восток, младший, учившийся в том же вузе, остался в Ленинграде один. Если волевой и спокойно-настойчивый Коля умел заставить скупых стариков-хозяев регулярно топить в комнате печь, то робкий, уступчивый Боря мирился с холодом, сыростью, и, заболев плевритом, покорно молчал и терпел. Когда Боря приехал на зимние каникулы, он кашлял, ночью потел, словом, явно был нездоров; несмотря на это, отец, многоопытный врач, позволил ему вернуться в институт, в Ленинград. Весной болезнь Бори зашла так далеко, что ленинградские родственники известили о ней родителей. Николай Иванович приехал и увез сына домой умирать- лечить было уже поздно.
Я часто думал об этой грустной истории, пытаясь понять, как она могла произойти. Разве что на Николая Ивановича все еще действовало его военное прошлое… Помню его в шинели, в фуражке (даже морозной зимой), а в более поздние годы- в штатском пальто, которое сидело на нем всегда по-военному, хотя Николай Иванович был невелик ростом и полноват.Помню его на лыжных и конькобежных соревнованиях н а реке: в легких сапожках стоял он на льду, на снегу, на ветру, с живым интересом наблюдая за ходом многочасовых состязаний. Измеряя спортсменам пульс, когда они один за другим финишировали.
Наверное, в те решающие судьбу Бори рождественские каникулы Николай Иванович счел болезнь несерьезной: кашель- пустяк, мальчик справится, пусть закаляется; а про свой ночной пот Боря дома ничего не сказал, об этом узнали позже…
Не знаю, кто прислал в наш дом санитарку, когда Боря умер. В ту осень я гостил у родителей, был поздний вечер, мы наспех оделись и побежали. Мы провели у Карловых почти всю ночь. Мой отец сам вымыл Борино исхудавшее тело, помог одеть его. Никому не хотелось видеть в эти часы чужих людей, слышать ненужные утешения, соболезнования- все это неизбежно придет завтра.
А завтра, в погожий осенний день, мы с Колей пошли на кладбище- выбирать место для Бориной могилы; впрочем, оно само выбралось, рядом с покойной бабушкой,- тогда еще только одна она выбыла из карловской семьи. Шли по высокому берегу Вятки, вспоминали, как мы втроем проводили на реке и за рекой целые дни, загорали, купались,, а то, угнав лодку как можно дальше от города и раскачав ее так, чтобы она зачерпнула бортами воду опускались с ней вместе на неглубокое песчаное дно; затем вытаскивали лодку на отмель и, вылив из нее воду, пускались в обратный путь, чаще греб я (или Коля),а Боря сидел на средней скамейке, лицом ко мне, и я шутя ему говорил, когда Борины коленки мешали грести: