Шагая по тропинке среди буйства огородной зелени, Настя словно растворилась в ней, перестав ощущать себя и свои чувства. Будто находилась в сладком сне и упивалась молитвенным гимном, который пела природа труду человеческому. И как во сне, вдруг увидела впереди калиновый куст, рдевший под солнцем рясными гроздями и судорожно вздрагивающий от глухих ударов топора.
Настя встрепенулась. С замершим в груди воплем, видя перед собой никнущую в смертном часе калину, она побежала вперед, готовая, кажется, собой заслонить беззащитный куст от хищного железа. Когда подбежала, к ее ногам, взмахнув красными руками, упала густая ветвь.
Настя увидела под кустом Серегу. Он стоял на одном колене и пригибал новую ветку, чтоб удобнее было замахнуться топором.
- Что ты делаешь, Лунатик поганый?! - истошно закричала Настя.
Серега испуганно опустил топор, вскинул на Настю маленькие, опушенные белесыми ресницами глаза. Лицо его было усеяно крупными веснушками, которые казались на загорелой морщинистой коже почти черными, а облупленный нос словно вобрал в себя весь румянец Сереги.
Настя опомнилась. По-детски жалко улыбнувшись, она обессиленно села на затоптанный край чесночной грядки и оглянулась вокруг оживающим взглядом. Заметив недоумение и обиду в глазах Сереги, виновато засмеялась, уткнув лицо в подобранные колени.
- Ты что, совсем спятила или "калиновки" налакалась? - хрипло спросил Серега.
Бросив топор, он встал на ноги, высокий и тощий. Заметно прихрамывая, подошел к оконному проему в шлакобетонной стене строящейся хаты, взял лежавшие на подоконнике сигареты.
- Да, Сергей, сдурела я, - со смехом ответила Настя. И уже со строгим недоумением спросила, указав на калину: - Зачем такую красоту губишь?
Серега не торопился с ответом. Сердито сопел, обслюнивал конец сигареты, затем прикурил и холодно сказал:
- Значит, есть надобность.
- Какая? - Насте уже было безразлично, зачем рубят калину - не ее ведь, - но не знала, как погасить обиду Сереги.
А он так же сухо ответил:
- Веранду здесь решил пристроить.
- А раньше о чем думал?
- Просчитался в планировке. А без веранды нельзя: теперь же каждое лето в село дачники ломятся.
- Кто сюда пойдет в такую даль от речки?
- Найдутся. Рядом лес с ягодами да грибами, - Серега, вдруг отшвырнув сигарету и зло сплюнув, уставил на Настю озверелые глаза. - Так, значит, "Лунатик поганый"? - хрипло спросил он.
- Прости, Сергей Кузьмич, нечаянно вырвалось, - с покорством в голосе ответила Настя.
- За нечаянно бьют отчаянно! - Серега снова сплюнул, поднял топор и, заметно вывертывая наружу носок покалеченной на войне ноги, подошел к калине.
В удары топора он вкладывал, казалось, всю свою злость.
Шутейная молва села - как едучая краска: окатит человека, и ходить ему клейменым до конца дней его. Так случилось в тридцатые годы и с Кузьмой Грицаем, когда он симулировал страшную и непонятную хворь лунатизм, чтобы иметь возможность, будто в приступе болезни, бродить ночами по колхозному хозяйству и заодно подбирать в свой бездонный мешок то, что плохо лежит. Много ветров с тех пор прошумело над Кохановкой. А люди по-прежнему зовут Кузьму Лунатиком, позабыв, что носил он когда-то добрую украинскую фамилию Грицай.
Но не только одного себя обрек Кузьма на бесфамильность. Внукам и правнукам, видать, тоже придется расплачиваться за грехи прародителя. А уж родному сыну его, Сереге, по всем законам сельских обычаев, надлежало быть самым первым наследником отцовской уличной клички, а потом уж и Серегиным детям.
Серега обычно с мудрой иронией относился к своему прозвищу. Лунатик так Лунатик. Но услышать такое от Насти, за которую Наталка - жена Сереги - вот уже сколько лет насквозь, кажется, прожигает его своими скорбно-темными глазами?!
- Перестань индючиться! - сердито и властно прикрикнула Настя на Серегу, когда тот отволок в сторону поверженный куст калины и подошел к ней. Затем мягче пояснила: - Сама не понимаю. Туман нашел какой-то... Увидела, что губишь калину, подумала, что мою, под моей хатой...
- Тю! - Серега недоверчиво засмеялся. - Испугалась, что не на чем будет самогонку настаивать?
- Ага, - уклончиво согласилась Настя. - Садись рядом, дело к тебе есть.
И она поведала Сереге о своей беде.
- Значит, не хочешь с Ярчуками родниться, - с удовлетворением спросил Серега. Он смертной ненавистью ненавидел Павла Платоновича, ибо не умел прощать людям того зла, которое сам же когда-то причинил им.
- Не хочу. Не пара Андрей Маринке, - ответила Настя.
Из-за угла дома неожиданно вывернулся старый Кузьма - отец Сереги. От дьявольского вида Кузьмы, какой он имел когда-то, ничего не сохранилось. В прошлом черная густая борода, начинавшаяся от самых глаз, сейчас вылиняла и обветшала, голова высохла, отчего лысый череп казался непомерно большим, глаза глубоко провалились и вроде стали ближе друг к другу, а длинный нос истончился, но зато еще больше налился багровой синевой, войдя в резкое противоречие со всем могильным ликом старца. Кузьме далеко за семьдесят. Но, несмотря на почтенный возраст, он не потерял веселой бойкости нрава и греховного отношения к жизни. Кузьма давно свел постоянную дружбу с самогонкой, и ходит он по селу всегда оживленный, настроенный к обстоятельным, с философским уклоном разговорам.
По плутоватому взгляду Кузьмы Настя поняла, что он подслушал ее разговор с Серегой. Старик и не скрывал этого.
- Где же ты, Настюшка, отыщешь лучшего зятя, чем Андрюха? - спросил он елейным голосом, в котором сквозили ирония и удивление.
- Маринка еще молода, а свет большой, - с легким раздражением ответила Настя и незаметно толкнула Серегу локтем в бок.
- Шли бы вы, тату, домой, - недовольно пробурчал Серега.
- Помолчи! - И Кузьма снова обратился к Насте: - Вот пока Маринка молода да гарненька, пущай не зевает. Девчат же в селе как блох в старой овчине. А хлопцев черт-ма!
- Для Маринки найдутся, когда время придет, - Настя обиженно поджала губы.
- Значит, решила? - высохшей рукой Кузьма рассек впереди себя воздух.
- Решила, диду.
- Тогда слушай меня, - старик удобно уселся на сосновый чурбак. Помощи тебе от Сереги в этом деле, как от чиряка радости.
- Ну, тату... - Серега поморщился, как от зубной боли.
- Замолкни! Я тебе тут слова не давал! Так слухай, Настя: ежели поставишь мне хороший магарыч, в один день сделаю такое, что у Маринки и у Андрея эта самая... как ее зовут?.. Ага! Любовь!.. исчезнет, как дым на ветру!
- Что же вы такое сделаете? - губы Насти кривились в горделиво-снисходительной улыбке, но в глазах мелькнула заинтересованность.
- Так будет бутылка твоей "калиновки"?
- Хоть две! - засмеялась Настя.
- Две не надо. Лишнего не беру, - Кузьма передвинул чурбачок в тень от стены дома. - Ну так вот... Старинный это способ, но категорически верный. Есть такая трава - "сухотка". Какая она из себя и где растет, не скажу: это мой собственноручный секрет. Если корень "сухотки" выкопать на закате солнца, высушить, и подмешать в борщ, или кашу, или другую еду, к примеру в вареники, и накормить из одной миски дивчину и хлопца, то эту самую любовь меж ними как рукой снимет! Глядеть друг на друга перестанут! Усохнет любовь, потому как трава называется "сухотка".
- А если они помрут от той "сухотки"?! - глаза Насти округлились в страхе.
- Не помрут! Ручаюсь! Меня самого в молодости кормили этим корнем!
- Не-е, чтоб я свою доченьку...
Серега в это время толкнул Настю под бок, дав понять ей, что спорить со стариком бесполезно, и Настя круто изменила тон:
- Впрочем, треба подумать. Может, и правда дело вы предлагаете.
- Дело! Ей-же-бо, дело! - воодушевился Кузьма. - Всю жизнь благодарить меня будешь! Ну, так искать "сухотку"?
- Ищите, а я тут с Серегой еще посоветуюсь, - сдерживая смех, ответила Настя.
Кузьма бросил на Серегу хитрый взгляд, поднялся с чурбачка и зачем-то опять вынес его на солнце. Собираясь уходить, сказал: