Мы оставили машину на парковке метрах в двухстах от церкви Ран Христовых, главного храма Францисканского ордена, на самом деле посвященного самому святому Франциску, но негласно, поскольку основатель ордена никогда бы этого не одобрил.
Храм сразу открылся перед нами. Он напоминал огромный корабль, точнее, современный трехпалубный теплоход. И пышная итальянская зелень, как волны у романских арочных галерей. А слева, внизу, долина, чуть подернутая голубоватой дымкой. Пинии у дороги. То бишь южные сосны. Облако зелени на ветвях, словно на спицах зонта. Сия растительность упорно ассоциировалась у меня с письмами какого-нибудь Плиния, а никак не с христианской святостью.
Мы нырнули в лабиринт узких средневековых улочек, и храм скрылся из виду, пока мы не оказались на площади перед ним. Окруженная низкими колоннадами, она напоминала двор патриция периода упадка Рима.
Площадь пересекал монах, достигавший двух метров в обхвате, живое воплощение пивной кружки. Впрочем, я далек от того, чтобы обвинять местных насельников в нарушении устава. Pizza и Pasta — традиционная итальянская еда.
Братья были предупреждены о нашем приходе и ждали. Нас провели в верхний храм, расписанный золотистыми тонами, словно залитый солнцем. Здесь нас встретил нынешний глава ордена Лука Пачелли, щуплый немолодой монах в коричневой рясе и сандалиях на босу ногу, явно купленных в ближайшем супермаркете.
— Мы собрались, — заискивающим тоном проговорил он. — Но брата Франциска пока нет.
— Ну так пошлите за ним!
— Мы посылали…
— И что?
Монах замялся и опустил глаза.
— Ну, говорите! — перехватил инициативу Марк.
— В конце концов, вы за него не отвечаете, — подбодрил я.
— Он отказался идти, — тихо сказал брат Лука.
— Где он?
— В Порциункуле.
Я вопросительно посмотрел на монаха.
— Это небольшая церковь в долине, в четырех километрах отсюда. — Пачелли был явно удивлен моим невежеством. — Если хотите, вам покажут дорогу.
— Хотим. Марк, возьми пару человек и вежливо доставь нам Святого Бессмертного Франциска Ассизского.
Марк кивнул. Он все прекрасно понял. Я в нем не сомневался.
— А мы пока начнем, — и я направился к кафедре.
Члены ордена оказались куда дисциплинированнее своего святого и вдохновителя — почти все скамьи в церкви были заняты. Монахи терпеливо ждали, вполголоса переговариваясь друг с другом.
— Господа, — начал я. — Все вы читали папскую энциклику «Imnperare Dei» о покорности Господу нашему, вновь прибывшему на землю под именем Эммануил. Все вы знаете о присяге, которую должны принести. Практически все представители духовенства и многие святые уже подтвердили свое желание принять в этом участие, и только ваш орден хранит молчание. Молчание, слишком похожее на бунт. Это более чем странно для ордена, чей основатель всегда проповедовал смирение и покорность папской власти. — Я сделал паузу и обвел их глазами. — В чем дело, господа? Объясните мне. Возможно, наши разногласия не столь глубоки, чтобы их невозможно было преодолеть. Ясность в делах всегда лучше взаимного непонимания.
Зал молчал.
— Может быть, лучше подождем брата Франциска? — предложил Лука Пачелли.
— Брат Лука, вы, кажется, здесь самый решительный, в чем дело? Почему брат Франциск не желает нас видеть?
— Он молится в Порциункуле.
— И что?
— У него разные видения…
— Какие?
— Он считает, что ваш Господь Эммануил…
Лука замолчал.
— Что считает? — я уже терял терпение. — Да почему я должен вытягивать из вас каждое слово?
Монах испугался еще больше.
— Давайте подождем… Он сам все скажет.
— Ну давайте подождем, — я вздохнул и сел на место.
Францисканцы молчали, как могильные камни. Я не помню более тягостного молчания. К тому же я был здесь единственным, кто не знал чего-то, известного всем остальным. Крайне неприятное ощущение.
Минут пятнадцать я рассеянно любовался ближайшими ко мне фресками Джотто. Потом встал и угрюмо обошел храм. Все-таки святой брат Анжелико нравится мне больше. Говорят, он до сих пор живет в одном из доминиканских монастырей и достиг небывалого совершенства. Правда, находятся идиоты от искусствоведения, которые считают его устаревшим, скучным и несовременным. Но в музее Орсе его работы еще есть. Например, знаменитая импрессионистская версия «Рая». А вот в Помпиду — уже ни одной. Вероятно, современное искусство несовместимо со святостью.
Францисканцы сидели тихо. Как мыши.
Через полчаса на входе в церковь послышался шум. Все обернулись.
На пороге появился невысокий смуглый человек в залатанной монашеской рясе. Справа и слева от него шли мускулистые подчиненные Марка, а сзади — сам Марк.
— Вот, принимайте: святой Франциск Ассизский! — с усмешкой доложил мой напарник. — Доставили. Вежливо.
Святой даже не обернулся.
— Мы очень рады вас видеть, брат Франциск, — почтительным тоном начал я. — Вероятно, вам есть что сказать. Разъясните нам позицию ордена. Проходите на кафедру.
Святой Франциск внимательно посмотрел на меня — почему-то мне показалось, что с жалостью, — и поднялся на кафедру.
— Братья мои, — обратился он к монахам. — Я уже говорил вам и повторю еще раз в присутствии этих людей, — он кивнул в нашу сторону. — Тот, кто называет себя Господом Эммануилом — Антихрист, и на его слугах — печать Сатаны. Посмотрите на их руки!
Взгляды монахов заскользили по Знакам Спасения. Я не собирался скрывать знак — напротив, сложил руки на груди, словно демонстрируя его. Во взглядах было сомнение.
— Это не тот знак, — прошептал кто-то из монахов.
Отлично!
Я тут же взял инициативу в свои руки.
— Помните Апокалипсис ? Господь тоже помечает своих спасенных особым знаком, не только Антихрист. Это знак Господа.
— «И видел я иного Ангела, восходящего от востока солнца и имеющего печать Бога живаго…»
Я обернулся на голос. Эрудитом, знающим наизусть Откровение, оказался брат Лука. Я посмотрел на него с благодарностью.
— «И воскликнул он громким голосом к четырем Ангелам, которым дано вредить земле и морю, говоря: не делайте вреда ни земле, ни морю, ни деревам, доколе не положим печати на челах рабов Бога нашего».
Мне пришлось снова обернуться — цитату продолжил святой Франциск.
— На челах, а не на руках, — добавил он. — Печать на правую руку ставит только Антихрист.
Я усмехнулся.
— Детали! Когда пророчества исполняются, их смысл оказывается иным. Мне жаль тебя, брат Франциск. Тот, кого ты назвал Антихристом, — лучший из людей! Я не помню за ним ни одного дурного поступка.
— Не слушайте его! — с горечью проговорил святой. — Все это дьявольская прелесть. Мне было видение, и Господь, настоящий Господь, велел нам бежать в леса, горы и пустыни, чтобы скрыться там от Антихристовой власти и предаваться аскетизму, беспрестанно умерщвляя плоть!
— Откуда ты знаешь, что дьявольская прелесть, а что нет? — спросил я. — Разве тебя самого не обвиняли в том, что ты поддался прелести? Откуда ты знаешь, что тебе являлся Господь, а не дьявол? Как ты отличаешь одно от другого?
— Я молюсь.
— Все молятся, брат Франциск, у всех свои молитвы. Братья! Вам предлагают бежать от мира и поститься? Нет! Я говорю «нет», потому что Господь с нами, с нами жених! Кто же постится на свадьбе? Сбросьте же ваши власяницы и грубую обувь и наденьте лучшие одежды. Не поститесь, а пируйте! Вернитесь в мир, пойте и веселитесь вместе со всеми, потому что у нас праздник! Перед вами два пути — темный путь самоистязаний и духовной гордыни, путь бегства от мира и Господа, спустившегося в мир и благословившего его своим присутствием, и второй — путь света, путь к Господу. Раскайтесь в своих сомнениях и нерешительности и будьте с ним, изнывая от счастья, от того, что он вас простил. Выбирайте! Мы подождем вашего решения.
— Зачем только вы пришли сюда? — с отчаянием сказал Франциск монахам. — Я же не велел!