— Как вы себя чувствуете? — по-русски осведомился он, и я дико обрадовался.
— Вы русский?
— Нет, я еврей.
«Ну хоть не араб», — зло подумал я и начал бесцеремонно рассматривать посетителя. Он был смугл, сероглаз и остронос. Про такие носы обычно говорят: «Сыр можно резать». Монах выдержал мой взгляд с истинно христианским смирением и поставил поднос на стол.
— Это вам. Правда, сейчас Великий пост, и мы не ждали гостей. Так что простите нам скудость трапезы. У нас очень строгий устав.
На подносе были финики, инжир, немного сушеной рыбы, хлеб и вода. Действительно, не слишком роскошно, но я сейчас готов был сожрать хоть веник из полыни.
— Здесь что, монастырь? — спросил я, запихивая в рот ломоть хлеба.
— Да. Монастырь святого Паисия на Синае.
— Что? На Синае?
Монах кивнул.
— Теперь понятно, куда делась граница…
Он вопросительно посмотрел на меня.
— Мы бежали из плена с моим другом и, похоже, выбрали не совсем правильное направление… Кстати, где Марк?
— С вашим другом все в порядке. Он жив. Но у него открылась рана на ноге. Ему нужен покой. Пока его лучше не беспокоить… Кстати, меня зовут Михаил.
— Ладно, Михаил, — вздохнул я. — Спасибо.
Наевшись, я встал и подошел к окну. Довольно высоко. Этаж этак пятый. Слева и справа от окна видны участки желтых скал, а впереди простирается все та же пустыня.
— Мы что, в пещере? — заинтересовался я.
Михаил взял опустошенный мною поднос.
— Да. Кельи вырублены в скале древними монахами.
— Интересно было бы посмотреть на это снаружи.
— Конечно. Только у нас здесь все очень запутано, настоящий лабиринт. Давайте я зайду за вами минут через пятнадцать и покажу вам монастырь.
— Хорошо.
У подножия скалы вид оказался несколько веселее, чем из окна. Здесь цвел миндаль и пестрые цветы у входа. Я обернулся к кельям. Они напоминали ласточкины гнезда в высоком обрывистом берегу реки.
— Красиво тут у вас, — похвалил я.
— У нас есть запас воды. А так дождя не было уже три недели. Очень странно для апреля. Обычно в это время в пустыне все цветет.
— Да, нам повезло, что вы нас нашли.
Послышалось пение. Очень странное, не похожее на григорианское, мощное, сильное, словно голоса монахов рвались к звездам из глубины океана. Так поют обреченные накануне последней битвы.
— Что это?
— Гимны Map Афрема. Пойдемте, послушаем.
— Это не литургия?
— Нет, нет, просто гимны. Вы же сами слышите. Пойдемте, пойдемте!
Он взял меня за руку, чем живо напомнил отца Александра. Я вырвал у него руку и отступил на шаг.
— Что с вами? — удивился он.
— Вас зовут Михаил, ведь так?
— Конечно.
— А автора гимнов — Map Афрем?
— Да.
— Значит, это вы нашли нас в пустыне?
— Да, я и Map Афрем.
— И вы, Михаил, собирались нас там бросить?
Он кивнул и опустился передо мной на колени.
— Простите меня. Конечно, вы слышали наш разговор. Простите, что я не сделал этого раньше. Я должен был умолять вас о прощении сразу, как только вы проснулись и увидели меня.
Я растерянно смотрел на него, на его склоненную голову с выбритой тонзурой в обрамлении черных волос.
— Встаньте, встаньте! — смутился я. — Ладно, пойдемте слушать ваши гимны. Где тут у вас храм?
Храм оказался большой сводчатой пещерой, освещенной только свечами и убранной трауром. Аналой, накрытый черной тканью, черная ткань под иконой в центре храма, повсюду черная ткань. Монахами дирижировал невысокий лысый человечек с сосредоточенным выражением лица. Он заметил нас и кивнул Михаилу.
— Это и есть Map Афрем, — вполголоса проговорил мой спутник.
Map Афрем дал знак певцам, и они начали новый гимн:
Се, подъемлется к ушам моим
глагол, изумляющий меня;
пусть в Писании его прочтут,
в слове о Разбойнике на кресте,
что весьма часто утешало меня
среди множества падений моих:
ибо Тот, Кто Разбойнику милость явил,
уповаю, возведет и меня
к Вертограду, чье имя одно
исполняет веселием меня —
дух мой, расторгая узы свои,
устремляется к видению его.
Сотвори достойным меня,
да возможем в Царствие Твое войти!
Складывалось впечатление, что пели специально для меня, и даже специально был выбран именно этот гимн. Это было лестно, конечно, но настораживало.
После гимнов все-таки началась литургия, и я почувствовал духоту. Своды храма стали ниже, сжались, сблизились и начали давить на меня всей огромной тяжестью скалы над нами.
— Извините, я выйду, — шепнул я Михаилу. — Мне надо на воздух.
Он увязался вслед за мной.
Близился закат. Жаркое солнце пустыни медленно падало к горизонту. Я сел на горячий камень в тени акации. Михаил, как часовой, встал рядом.
— Да отвяжитесь вы, — бросил я. — Сидите в ваших душных пещерах, так и сидите!
— Мы здесь счастливы.
— Без свободы? Без жизни? Без любви?
— Небесная любовь гораздо больше, — улыбнулся монах.
— Внушить себе можно все, что угодно.
— Неужели вы никогда не чувствовали сладости и благоговения во время молитвы?
— Чувствовал. Но не во время молитвы, а рядом с Господом Эммануилом.
— Эммануил — Антихрист.
— А-а, Погибшие, значит!
— Это вы — погибшие, — вздохнул Михаил.
— Это я уже слышал. Только если Эммануил — Антихрист, откуда тогда благодать, та самая сладость и благоговение?
Монах отчаянно замотал головой.
— Подделка!
— И как же вы различаете?..
— Нам трудно. Зато вам легко. Вы можете сравнивать. Вы ведь знаете благодать от Эммануила, надо лишь вымолить благодать от Христа и сравнить. Давайте поставим эксперимент.
— Весьма опасный эксперимент.
— Почти всякий эксперимент опасен. Зато вы узнаете истину.
— Ну, и как это сделать?
— Для начала отстоять литургию.
— Эммануил говорил, что это похороны живого.
— Так, значит…
— Да. Я однажды потерял сознание во время литургии. Очень вредная вещь.
Михаил улыбнулся.
— Вокруг будут друзья. Вас поддержат. А вам надо только взять себя в руки и не подпускать к себе Врага.
— Нет, — резко ответил я и отвернулся.
Но от меня не отстали. Ночью, точнее перед рассветом, в мою келью явились Михаил и Map Афрем и безжалостно растолкали меня.
— Ну, что еще? — сонным голосом спросил я.
— Пойдемте! Это очень важно.
Шатаясь, я подошел к окну и вдохнул холодного утреннего воздуха. Это несколько взбодрило меня. Небо едва розовело над темной равниной пустыни.
— Это действительно важно? — уточнил я.
— Да, очень, — строго сказал Map Афрем.
Я посмотрел ему в глаза и понял, что он бессмертный. Так вот откуда у Михаила такой пиетет перед регентом хора!
— Ладно, пойдемте. Map Афрем, извините, а вы из этой обители?
— Нет, я из Сирии.
— А я не мог где-то раньше слышать вашего имени или чего-то похожего?
— Возможно.
Я взглянул на Михаила. Тот хитро улыбался одними уголками глаз.
— Михаил, что вас забавляет?
— Нет, ничего. — И он посмотрел на меня как на человека, который встретил слона и не узнал его.
Мы спустились на первый уровень и вошли в траурный храм.
— Слава показавшему нам свет! — прогремело под сводами.
Map Афрем направился к хору, поручив меня Михаилу. Меня сразу окружили другие монахи, причем очень плотно.
— И ради этого вы подняли меня ни свет ни заря? — возмутился я.
— Тихо, тихо, — прошептал Михаил и крепко сжал мою правую руку у запястья. Одновременно пожилой невысокий монах взял меня за левую руку. Я нервно оглянулся. Сзади стоял огромный черный эфиоп, тоже монах, явно готовый в любой момент прийти на помощь своим братьям. Я попытался вырваться и почувствовал у себя на плече его тяжелую ладонь.