Мы шли вглубь острова. Светлые леса сменились садами. Яблони и вишни в цвету. Легкий ветер срывает и вихрями закручивает лепестки.
— Здесь весна, государь, — сказал я. — Какие яблоки!
— Пойдем. Подойдем поближе.
Тяжелые ветви склонялись к земле. И за покровом цветов сияла золотистая кожица спелых яблок. Деревья одновременно цвели и плодоносили.
Я подумал, нет ли сюда выхода с пещерных небес Гэ Хуна. Все народы представляют себе рай очень похоже, как все мистики достигают одних и тех же состояний. Мистическое озарение, нисхождение благодати, самадхи, сатори — их описания удивительно похожи, если только очередной мистик не находится в плену своих религиозных догм и не подгоняет под них собственные впечатления.
Я пришел сюда как христианин с христианскими рыцарями и святыми. Но здесь только запад мира. Я никогда не мог поверить в то, что я прав, а все остальные неправы. Не собрались ли сейчас праведники востока где-нибудь на островах блаженных Пэнлай?
Жан стоял, опираясь на ствол яблони. Несколько лепестков запутались в волосах. Он улыбнулся.
— Бери, Пьер! Я наследник этой земли. Все же не совсем я «Иоанн Безземельный»!
Я набрал корзину и позволил себе попробовать золотистое яблоко. Классно!
Олег последовал моему примеру.
— Дарует бессмертие? — спросил я.
— Ты прекрасно знаешь, что дарует бессмертие.
— Ты видел Несотворенный Свет?
— Да, когда я был здесь впервые. А потом Ночь Духа, совпавшая с триумфом Антихриста. Я смог пройти через нее только потому, что должен был это сделать.
— Ночь Духа? После этого? — я окинул глазами сад.
— Пьер, то, что происходит сейчас в твоей душе не больше ли того, что тебя окружает?
— Да.
— И очень скоро ты сочтешь, что все это тебе приснилось, и будешь объяснять Бога самовнушением и играми подсознания, если только Господь не явится нам раньше. Со мной было несколько иначе: Аваллон казался мне потерянным навсегда, Грааль более недостижимым, а я сам бесконечно недостойным того и другого.
Перед нами раскрылась долина, заросшая белыми лилиями. Мы шли по пояс в цветах к склону холма, розовому от цветущего миндаля. Синее небо, пронзенное золотой горой и симфония ароматов. Мы набрали орехов и поднялись на холм.
В долине, посреди цветущих лугов и миндаля, словно кристалл в чудесной оправе рвалась к небу стеклянная башня, сияя как Несотворенный Свет внутри меня.
— Пьер, Олег! — Жан отдал нам свою корзину. — Донесете? Я должен войти туда. Один.
Мы возвращались к побережью. Здесь уже раскинулся огромный лагерь наших спутников: тысячи палаток в зеленой долине у кромки вод. В наших корзинах покачивались букеты лилий и ветки цветущего миндаля для наших хозяек: святой Терезы Авильской и святой Клары.
Тут до меня внезапно дошло, что миндаль пахнет синильной кислотой. Я замер на месте. Почему только сейчас? И почему так слабо? Не отвращение и боль, как на мессианском пиру Эммануила, — просто знание.
— Петр, что с тобой? — спросил Олег.
— Миндаль пахнет смертью. Синильная кислота. Мы отравили ею людей в Бет-Гуврине. А я не вспомнил. Я только сейчас понял, что это за запах.
Олег улыбнулся.
— Так радуйся! Значит стерлось. Значит прощено.
В Земной Раю Данте текут две реки: Лета, воды которой дарят забвение греховных поступков и Эвноя, воскрешающая память о добрых делах. Я словно испил воды из Леты и перешел Эвною.
В лагере нас ждали. Святая Клара поставила перед нами корзину земляники (здесь были не только яблоки). Я вспомнил фразу святого Францисска о том, что лик святой Клары подобен луне и улыбнулся. Трудно говорить о красоте святых: когда Несотворенный свет сияет в каждой черточке, черты лица уже ничего не значат.
Потом Тереза из Авилы погнала нас за водой и велела резать фрукты. Фруктовый салат с орехами и ключевая вода. А ощущение такое, словно съел вепря в пиршественном зале Вальхаллы. Я больше не покушался на местную дичь.
Жан Плантар не вернулся до заката. Опустилась ночь с ее великолепными звездами. Его все не было.
Олег взял гитару и запел: