Дварака поднялась и поплыла на север, в сторону хребта Эльбурс, точнее к городу Казвину, неподалеку от которого скрывался Мухаммад Мунтазар. Казвин накрыло тенью.
Вечером Господь выступил по телевидению.
— Во-первых, ультиматум террористов не будет выполнен ни на йоту, ни при каких обстоятельствах. Во-вторых, условия моего ультиматума. Если заложники не будут освобождены в течение суток, Небесный Иерусалим сначала раздавит Казвин, а затем будет взорван дворец с родственниками преступников. Если же заложники будут освобождены, я гарантирую жизнь всем сдавшимся террористам.
Если бы там был порох, можно было бы затопить подземные коммуникации под площадью Святого Петра. Но с современными взрывчатыми веществами этот номер не пройдет. Ни тротил, ни гексоген не гигроскопичны, плохо растворимы в воде и при длительном смачивании своих свойств не теряют.
К тому же поступила информация, что заминированы крыши портиков. Но, если взорвутся только колоннады, жертв все же будет меньше, чем в случае взрыва под площадью.
Горы Эльбурс вулканического происхождения. Скалистые и складчатые, зато не такие голые, как Загрос. Кое-где видны деревья, напоминающие украинские пирамидальные тополя. Без листьев и в снегу. Здесь настоящая зима.
А в Риме — дождь. Огромная толпа под дождем. Я еще раз пожалел о том, что гексоген не гигроскопичен.
Утро, шесть часов по среднеевропейскому. У нас соответственно половина девятого. Камера установлена в Соборе, под балдахином Бернини (помню я это место). Теперь по четырем углам — четыре автоматчика с тротиловыми поясами, вокруг лестницы в крипту с мощами святого Петра — еще десяток. Держат под прицелом храм. Набит битком. Я вспомнил, что Марк никогда не расстается с пистолетом. Не могли они обыскать такую толпу. Только какой здесь толк от пистолета?
К телекамере выходит одна из шахидок. Вся в черном. На головном платке — каллиграфическая надпись: «Али». Вместо чадры короткая непрозрачная вуаль, закрывающая лицо так, что видны только глаза.
— Я сейчас сделаю то, чего никогда раньше не делала, но пусть те, кто мне близки, узнают меня и подтвердят мои слова для остальных.
И она убрала вуаль. Красива, как может быть красива арабка. Мне не нравится этот тип красоты. Возраст? Думаю, лет тридцать.
— Я Фатима, дочь пророка, да благословит его Аллах и да приветствует. Перед тем, как вознестись в аль-Джанну[31], мой отец предрек явление Даджжала[32] и Махди. «Они уже на земле, — сказал он. — Клянусь тем, в чьих руках находится моя душа. Многих соблазнит Даджжал-обманщик, но молитесь, и вам дано будет различение». И теперь явились они оба: Эммануил — Даджжал и Мухаммед Мунтазар — Махди.
За ней, словно охраняя, стоял мужчина. Его лицо было скрыто маской, какие носят грабители и спецназовцы.
Она обернулась к нему.
— Вот Махди. Двенадцатый имам, потомок Али, чье возвращение было предсказано. Он потомок Хусейна, моего сына, и носит то же имя, что и пророк, как и гласят пророчества.
Мужчина снял маску, но под ней не оказалось лица. Телекамеру ослепил свет.
Это продолжалось мгновение.
Снова появилась Фатима.
— «Его свет — точно ниша[33]; в ней светильник; светильник в стекле; стекло — точно жемчужная звезда»! Свет Аллаха на нем. Свет Аллаха проникает через него в мир, как через распахнутые врата. А потому сражайтесь со сторонниками Эммануила-Даджжала. И мы здесь, чтобы сражаться до конца. Он зря надеется запугать нас убийством наших родственников и единоверцев. Все, кто сегодня будет убит Даджжалом, тут же окажутся в раю, в тех садах, под которыми текут реки. Они будут возлежать на ложах расшитых, в зеленых шелковых одеждах и «черноокие большеглазые, подобные жемчугу хранимому, которых не коснулся до них ни человек, ни джинн — в воздаяние за то, что они делали». И мальчики вечно юные подадут им чаши, сосуды и кубки из текучего источника, и плоды, из тех, что они выберут, и мясо птиц, из тех, что пожелают. И «не услышат они там пустословия и укоров в грехе, а лишь слова: „Мир, мир!“»[34] Пророк, да благословит его Аллах и да приветствует, завещал не оплакивать мертвых. Сейчас смерть — благо, а война — долг и закон.
Эммануил видел это по телевизору. Он сжал губы так, что они побелели.
— Ах, вот как! Не видеть тебе аль-Джанны, Фатима, «королева женщин»[35]! Никогда! Где здесь ближайший аэродром? Я лечу в Рим!
— А Дварака?
— Пусть висит.
Я отправился с Эммануилом. Мы кружили на вертолете над площадью. Холодно, промозгло, туман. Виден грязный поток Тибра и серая громада замка Святого Ангела. Заложники сидят прямо на асфальте, несмотря на холод и морось. Три дня не простоишь.