Глава третья
Прошел месяц. Мы с Жаном как-то незаметно перешли на «ты». Наша дружба с Марком началась со взаимного неприятия, нарождающаяся дружба с Плантаром — со взаимной вражды. Но я понимал, что Жан не заменит мне Марка, не говоря уже об Эммануиле.
Мы с Жаном ближе по уровню образования, правда, он гуманитарий и носит старомодный титул «Магистр искусств». Но вначале нас связывала только любовь к французскому вину. Такового здесь не водилось, одно дешевое местное и только для причастия. То есть мне пришлось стать совершенным трезвенником и предаваться с Жаном ностальгическим воспоминаниям о Бордо и Шабли. Хотя, честно говоря, отсутствие кофе я переживал гораздо острее.
С мессой был полный облом. Мне по-прежнему становилось плохо, и я уходил задолго до начала причастия. Меня не удерживали, за что я был благодарен.
Не знаю, доставалось ли Плантару причастное вино. У нас в колледже во время причастия на край престола ставили чашу с вином: «подходи, кто смелый!» Жан был человеком безусловно храбрым, раз осмелился появиться без знака в Соборе Парижской Богоматери, но здесь нужна другая храбрость. Я подозревал, что он ведет столь же трезвый образ жизни, что и я.
За месяц я перезнакомился с Плантаровыми сподвижниками. Рыцари Грааля. Тусовка многонациональная и весьма аристократическая. Был даже один русский. Дмитрий Раевский. Граф. Тот самый парень, что первым заметил меня на мессе в Яффе. При встречах я улыбался ему несколько теплее, чем остальным, и пару раз мы с ним предавались совместным воспоминаниям о любимой родине. Марка он напоминал только на первый взгляд. Те же черные волосы, военная выправка и прямота суждений. Как и Марк, он играл на гитаре, правда, аккордов знал раз в пять больше и тексты предпочитал посложнее. Но изысканные манеры и правильная речь, полностью лишенная брани, практически сводили на нет это сходство.
Близко мы не сошлись. Всякий раз, когда я обращался к Плантару по имени, он просто выходил из себя.
— Господин Болотов, вы хоть понимаете, с кем разговариваете?
— По крайней мере, не с Люцифером. И не с Богом.
— Дима, оставь! — одергивал Жан. Он старательно выговаривал «Дима», но все равно получалось с чудовищным французским акцентом.
— Да, государь, простите.
Другим интересным персонажем был колоритный усатый чех по имени Вацлав. Он, несомненно, тоже был аристократом, но внешне это никак не проявлялось. Рост под два метра, здоровенные плечи и вечная трубка в зубах. Типичный казачий атаман.
Из остальных мне запомнился австриец Франц, любивший говорить, что он именно австриец, а не немец, и Плантаров соотечественник по имени Мишель. Было еще несколько французов, с которыми я почти не общался.
Рыцари Грааля. Ни один из них в подметки не годился д'Амени. Или просто я не смог сойтись с ними ближе. Скорее последнее. Меня окружала стена отчуждения, как чумного или прокаженного. Я так и не научился говорить об общине «мы». Я говорил «они». Жан оказался из них самым милосердным.
Мы сидели у костра недалеко от входа в пещеру, похожего на жерло печи. Багровое небо. Оно теперь всегда такое: рассвет, закат или полдень. И только ночью тьма без звезд или кровавая луна сквозь струи пепла.
Дима играл на гитаре что-то классическое. Потом сменил музыкальную тему и запел. Низкий с хрипотцой голос:
Они уже не боялись зажигать костры. Вечные сумерки, холод. Да и Эммануилу не до систематической ловли «погибших». Две недели назад отложились Североамериканские Штаты, потом Южная Африка и Скандинавия. От Эммануиловой Империи методично отламывались кусочки по краям. Штаты и были полунезависимы. Об отделении они тоже не объявляли, просто прекратили отчисления в бюджет. Эммануил готовил карательную экспедицию.
Почему так долго? Дварака по-прежнему лежала на восток от Иерусалима и только ждала своего часа. Почему он медлит? Устал, растерял силы? Две недели, как это случилось. Раньше он был скор на расправу.
— Медлить больше нельзя, — сказал Жан. — Копье должно быть у нас. В подземный храм можно проникнуть через верхний.