Калитка отворилась, и во двор вошел Иван Венков. Он оглядел двор и неторопливо подошел к Бочварихе.
— Здравствуй.
— Добро пожаловать. — Старуха положила ковш и вытерла руки передником.
Иван Венков молча глядел на кур, суетящихся вокруг корыта.
— Заходи, — пригласила его старуха.
Потопав сапогами, сбивая с них налипший снег, полицейский вошел в кухню. И не дожидаясь приглашения, сел на табуретку у очага.
Тотка повернула ребенка лицом к себе, не хотела, чтобы на него смотрели чужие люди, как бы не сглазили.
— Не бойся, — шепнула ей старуха и пошла подбросить дровишек в очаг.
Огонь разгорался. Иван Венков протянул к нему руки, как будто хотел вобрать в себя все его тепло. Старуха поглядывала на полицейского: «Ежели не с добром пришел, говори сразу, не тяни, а то будто с петлей на шее ждешь…»
— Я давно служу, третий десяток пошел… Как ярмарка или в базарные дни, все я в карауле у Врана был…
Он внезапно умолк. «Теперешняя служба не то, что прежде. Все арестовывать, да обыскивать, на слезы глядеть, жалкие слова выслушивать. И самому жестокосердному человеку невмоготу становится… Приказал начальник доставить в участок родных партизан. А ежели у кого грудное дите? Как тут быть?»
— Сколько ему, ребенку-то? — спросил он у Тотки.
— Три месяца.
— Три месяца, — повторила за ней старуха с надеждой. Может, пройдет стороной то худое, ради чего он пришел.
«Сказано мне: всех! Чего тут думать? Исполняй, что приказали и все! Муж ее в лес ушел, завтра он может пулю в меня послать, останутся мои дети сиротами».
— В город пойдем. Собирайтесь! — сказал Иван Венков. Помолчал немного, будто убеждая себя в чем-то, и добавил: — Приказано доставить. Собирайтесь!
Тотка прижала ребенка к груди.
— Не трогал бы ты ее, — попросила Бочвариха. — Простынуть дите может.
— Нельзя! Приказано доставить! — повторил Иван Венков.
Поглядывая на суетящихся женщин, укладывавших в торбы еду и одёжку, он не торопил их, и даже сказал успокаивающе:
— С грудным ребенком, может, держать не будут, отпустят.
Тотка укутала ребенка и вышла первой, за ней Венков. Старуха заперла дверь на ключ и заторопилась следом.
Тотка крепко прижимала к себе ребенка, и это ощущение его близости придавало ей смелости, успокаивало ее.
Одну за другой приводили полицейские в участок партии задержанных родственников партизан. Отведенные им помещения были набиты битком. Люди сидели вдоль стен коридора. К вечеру и двор был полон. Часть задержанных устроилась под навесами пожарной команды, но вскоре их оттуда прогнали. Мужчины, женщины, дети сидели под открытым небом. Были среди них и больные. Одного старика принесли на носилках.
Ночь прошла. Наступил новый день.
— Тотка Мишева Бочварова!
«Наконец-то». — Тотка прикрыла ладонью глаза ребенка от яркого света, хлынувшего из открывшейся двери. Сейчас все решится. С ребенком ее не разлучат, а другое ее не страшит.
За массивным письменным столом в глубине просторного кабинета сидел подполковник Буцев. Лицо его было усталое, хмурое. Он посмотрел на вошедшую с ребенком на руках молодую крестьянку. Она медленно приближалась к столу, осторожно переставляя ноги, словно шла по шаткому мостку через ручей. Казалось, что она опасается попортить своими шагами пестрый узор ковра. Это позабавило Буцева. Третий день он допрашивает задержанных. Одни входят к нему в кабинет горбясь, с мольбой во взоре, другие прикидываются этакими простачками, но в глазах у них мелькают лукавые искорки… А эта только смотрит как ступить…
— Садитесь! — указал на стул Буцев и, выйдя из-за стола, подошел к окну. Во дворе еще полно народу. Конца края нет!
Буцев отвернулся от окна и, увидев, что крестьянка продолжает стоять, будто не решаясь сесть на мягкий стул, повторил:
— Садитесь!
Тотка присела на кончик стула. Некоторое время они молча смотрели друг на друга.
— Имя и фамилия? — спросил Буцев.
— Тотка Бочварова.
— Год рождения… под судом и следствием… семейное положение… — читал он с листа, лежавшего перед ним. — Супруга партизана… один ребенок…
— И его сюда? — вздрогнула Тотка.
— Такой порядок! — успокаивающе произнес Буцев.
— Имя мужа? — продолжал он.
Ребенок заворочался, и Тотка баюкая его, не ответила.
— Имя мужа? — повторил Буцев.
— Мишо Бочваров, — ответила Тотка и вдруг спохватившись, вспыхнула, покраснела — не дай бог, еще подумает, что она стыдится своего мужа!
— Стыдно тебе за него? — спросил Буцев, заметив ее смущение.