Петкан прикрутил фитиль керосиновой лампы.
— Листву завтра будем возить?
— Не дадите человеку думу додумать. — Караколювец поднял сивую, как кудель, голову. — Пойду сани искать.
Он вышел на улицу. Дома, притихшие в синеватом морозе, молчали. На площади сверкали окнами общинный дом и корчма. В общинное правление Караколювец заходил, только когда платил налоги. Опустив голову, словно подсчитывая что-то на ходу, он направился к корчме. Войдя, спиной прихлопнул дверь и быстро обвел взглядом столы. К нему подошли его кум Кыню Христов и Христо Семов. Оба были пьяны.
— Крестный, дай руку тебе поцелую, — завопил! Кыню.
Дед Габю спрятал руку за спину.
— Дай ему руку, венчал же его, — пристал к нему и шатающийся Христо Семов.
«С пьяными связываться…» — шагнул, к выходу Караколювец, но Кыню загородил ему дорогу.
— Я командир второй армии, всех вас перебью! — орал он.
Христо Семов наскакивал на Караколювца.
— Прошлой осенью мне буйволицу не продал, а почему, спрашиваю?
Кыню повалился и съехал вниз по обледеневшим ступенькам крыльца, цепляясь за них слабыми, дрожащими пальцами.
Караколювец неохотно направился к другой корчме и войдя, остановился. Белый свет ослепил его, и он, вытянув руку, пошел между столами. Дед Цоню потеснился к Биязу. Он сел с ними рядом и вслушался в разговор.
— Говорю тебе, сбился мир с пути, не туда свернул.
Караколювец по привычке возразил:
— Не всякий поворот — к беде…
— Не о том речь, — перебил его дед Цоню. — Государства передрались, а это не к добру. Неизвестно еще, что станет. Война, она, как наводнение, не может только один берег залить…
— Старуха — то у меня все хворает — принялся рассказывать Бияз. В город ходит, докторам показывается. Что у нее болит, не могу сказать, а все худо ей… Так вот, идет она как-то раз по главной улице, остановили ее полицейские. Арестантов вели. Среди них узнала одного; у Байдана в корчме познакомились, хороший человек. И после, как ходил в город дочь проведать, несколько раз с ним встречался. Даже и здесь у меня гостил. Стало быть, арестовали его…
— Когда людей не арестовывали?
— Нынче за иные дела сажают, — возразил Караколювцу дед Цоню.
А у того уже были свои мысли.
— Хороший человек, говоришь. Только и болтают: эта партия такая, другая — этакая… Ты мне людей ее покажи. Мы-то люди, и самое для нас важное — каков человек.
— Эй, Габю, Габю, — засмеялся дед Цоню. — Человек есть самая дешевая вещь.
Бияз заплатил за рюмку вина и вышел.
— Добрый человек, — сказал о нем дед Цоню.
— Добрый, да мягкий. А мягкие-то, как резина, гнутся. А ведь люди дома свои из камня ставят, — улыбнулся Караколювец и добавил: — Сани мне надобны, листвы привезти.
— Не найдешь саней, ни у кого нет. Потому-то люди и стараются летом все дела переделать.
Караколювец недовольно закусил ус и молча вышел. Снег скрипел под его широкими постолами. Сам того не желая, он начал думать о том случае, про который ему напомнил Христо Семов.
Осенью в прошлом году отвел он на базар одну буйволицу, откормленную и хорошей породы. Смотрели ее и те, кто не собирался покупать. Караколювец назвал цену и от нее не отступался. К вечеру почти уже сторговался с одним из Кормянского края, да тот недодавал еще полсотни левов. Покупатель смотрел на скотину, а дед Габю оценивал его самого. По одежде было видно, что человек с характером и зажиточный. Покупатель ему понравился, и он хотел уже сбавить четвертную, когда в торг вмешался Христо Семов.
— Даю твою цену, — и протянул руку.
— Продал уже, вот ему, — и дед пошел с кормянчанином оформлять продажу.
— Пьяница он, — пояснил Караколювец покупателю. — Через двор живем, не хочу слушать, как скотина будет реветь непоенная, некормленная. А ты хоть зарежь — все не на глазах.
— За скотом хорошо смотрю.
— Понял я, потому и уступил…
…Собака путалась у него в ногах: подошел к дому. Мысли его прервались.
— Нету саней. — Он сердито оглядел комнату и лег на кровать.
— На телеге поедем, — сказал Петкан.
— В такую пору?
— Один поеду.
— Твое дело.