На заснеженном дворе зазвенело утро, медленно осветились сугробы под плетнями. Петух, прокукарекав в синее небо, спрыгнул с шелковицы.
Петкан резко дернул поводья. Под колесами захрустел синеватый лед. Габювица посмотрела на пустынную дорогу и сказала:
— Гололед, не вышло бы чего.
— Топор взял? — догнал повозку дед и выхватил из рук сына поводья.
Зарекся за листвой не ездить, но когда телега заскрипела по двору, не выдержал. С сыном разговоры обычно не клеились, и оба всю дорогу молчали.
Перед деревом, на котором хранились нарезанные ветки с листьями, завернули телегу. Холодный ветер налетал на обындевевшие верхушки одиноких деревьев на вырубке. В звучном утреннем воздухе далеко раздавалось резкое карканье ворон.
— Пошевеливайся, скотина мерзнет!
— Подавай! — обменялись короткими замечаниями отец с сыном, нагружая повозку.
Дед Габю провел телегу по замерзшим колеям вырубки и обернулся к сыну:
— Петко, скользко, застопори оба колеса.
— Одного хватит. Давай! — ответил сын.
Караколювец стерегся, чтобы телега не наехала на него, и вел буйволов, изогнувшись, готовый каждый миг отскочить в сторону. Телега раскатилась, дед Габю хлестал буйволов по мордам, стараясь заставить их удержать ее. Петкан сзади ухватился за дрогу. На повороте задние колеса занесло в сугроб, Караколювец понял, что повозка сейчас может опрокинуться, и крикнул:
— Берегись!
Повозка медленно легла набок, задрав крутящиеся колеса. Буйволы испуганно косились на сломанные занозы, устало пыхтели над замерзшей дорогой, раздувая бока. Дед Габю успокаивал их:
— Ну вот и все… все миновало…
Петкан ругался, пиная дрогу. Дед Габю покрыл буйволов рядном и сказал:
— После драки кулаками не машут.
Петкан умолк. Дед скрыл усмешку под усами и посмотрел на промерзшие глинистые колеи дороги. Сверху вел запряженных в телегу буйволов Стоян Влаев.
— Эй, Стоян, и у тебя хватило ума в такую холодину выехать? — Караколювец обрадовался, что есть с кем слово сказать.
Стоян Влаев уперся ладонями в твердые лбы буйволов, останавливая их, и с удовольствием, словно давно ждал такого случая, сказал:
— У нас не как у богачей, работа по часам не расписана.
Дед Габю шумно сплюнул в снег и погладил буйволов по влажным мордам. Не любил он говорить с человеком, который сразу начинал с подковырок.
Стоян и Петкан подсунули под телегу слеги и попытались ее поднять.
«Дельный работник! Не попутали бы его коммунисты, и жена у него работящая, горы вдвоем своротят».
Стоян и Петкан не смогли поднять телегу и начали ее разгружать. Мысли деда Габю сверлили его: «Дельный работник, да ума не хватает понять самую простую вещь. Когда это люди будут все одинаковые? Коли так радеешь за них, сделай что-нибудь такое, чтобы оно жило да радовало их».
— Готово, дед Габю! — весело сказал Стоян.
«Пойдет человек не по той дороге, и захочет вернуться, да поздно». Караколювец подвел буйволов к ярму.
Обе телеги осторожно спускались к селу.
— Стало быть, мы у тебя в долгу, коли что, зови, — попрощался дед Габю со Стояном.
Холодные фиолетовые тени ползли по замерзшей дороге, обнимали молчаливые дворы и дома. Люди попадались редко, выпрастывали головы из высоких воротников полушубков, здоровались. Караколювец отвечал тихо, — не то, что в жатву, когда человек весело здоровается, перекрывая громким приветствием тарахтение колес.
У ворот ждали двое приодетых парней. Дед Габю завел телегу во двор и только тогда подошел к ним.
— Тота Биязова приглашает на свадьбу, — один из них подал ему баклажку.
— И от жениха, Мишо Бочварова, — добавил второй.
Бабушка Габювица, радостно улыбаясь, открыла перед приглашавшими двери.
Вышла и Вагрила. Она посмотрела на баклажки, украшенные букетами журавленика и белыми платками, отпила по глотку и от души пожелала:
— Дай им бог счастья.
Над селом опускался синеватый холодный вечер. Во дворах и под навесами стало тихо. В небе зябко трепетали звезды.
Снег на крышах слежался, потемнел. В полдень с кровель, словно скупые слезы, капали редкие капли. По утрам иней одевал серебряным покрывалом каменные ограды и ветви деревьев.
Весела и долга сельская свадьба. Как начнется… От ранней зари до позднего вечера над селом повисал радостный гомон. Он вылетал из пропахших нафталином комнат, во дворах смешивался со звоном бубенцов на повозках и птицей вырывался на волю, заполняя тихие улицы. Народ в праздничных черных костюмах спешил к церкви.
В первой повозке ехали жених с невестой. От тихой радости Тотка разрумянилась. Смущали ее только руки; их широкие загрубевшие ладони казались ей сейчас некрасивыми, и она прятала их в рукава кожуха. Мишо робко озирался, будто сомневаясь, что все эти люди собрались ради них, и все посматривал на Тотку, потом снова вздрагивал от бубенцов, рассыпавшихся вдоль всей улицы, словно роса с васильков.