Мишо будто сник под этим градом слов. И все-таки он не вполне согласился с Георгием. Владо Камберов был ему ближе, понятней, и, время от времени, Мишо робко поглядывал на него, но тот молчал.
Награда, как червь, разъедала душу Ангела Христова. Он резко изменился за минувшую ночь. На всех он посматривал свысока. Ему хотелось, чтобы люди видели его новое обмундирование и его радость, что поднимало его в собственных глазах.
В купе он сначала был один. Поезд медленно полз среди серых гор. На полустанках задерживали его недолго. Ангел Христов высовывал голову из окна, рассеянно рассматривал солдат и железнодорожников на перроне и думал, что это очень справедливо, что он едет в отпуск в новом обмундировании, а они тут шатаются в выгоревших рубахах и с винтовками на ремне. И радость, порожденная наградой, заполняла всю его душу.
Еще до Кюстендила все места в купе заняли. Ангел Христов кричал из окна лезущим в вагон пассажирам:
— Мест нет! Все занято!
Пожилая, полная женщина не обращая на него внимания, прошла в купе, и поставила на пол большой узел.
— Гостить долго не буду… — уверяла она в коридоре кого-то из провожающих.
Поезд тронулся и она снова появилась, вошла в купе.
— Нет здесь мест, — враждебно встретил ее Ангел Христов.
— Мне бы только багаж поставить, — сказала женщина.
— Некуда его ставить.
— Отодвинь немножко свой ранец. Вот так. Видишь, что есть.
Ангел недовольно закусил губу.
Женщина помолчала немного и снова обратилась к нему:
— Ноги у меня устали. Когда я была молодой, мне не верилось, что ноги могут отказаться держать человека. И у меня есть сын, как ты, он в Софии учится. Везу ему кое-что. В городе не то, что раньше, никаких продуктов не стало. Сынок придет меня встретить, познакомлю тебя с ним. Мир тесен, гора с горой не сходится…
Ангел Христов отвернулся, делая вид, что не слушает ее. Женщина умолкла, потом шумно вздохнула.
— Ты что, не понял моих слов? — сказал она прямо. — А ну-ка встань, уступи мне место.
— Я же солдат, в отпуск еду… — Как-то неловко начал оправдываться Ангел Христов, но встал. Облокотившись на окно, он впервые после того, как покинул лагерь, задумался.
В село он приехал на следующий день вечером. Перед общинным правлением, как светлячки, мигали огоньки сигарет. Его подозвали.
— Добрый вечер, — поздоровался Ангел Христов.
— А, это ты Ангел? Тебя уволили, что ли? Ну, как там? — расспрашивали его люди.
Поговорили о том, о сем, и, наконец, речь зашла о войне.
— Ты слышал что-нибудь загодя о войне, которая началась сегодня утром?
— Какая война? — удивился Ангел Христов и только сейчас опустил на землю свой чемодан.
— Германия с Россией столкнулись! Вот это будет дело!
— Я в отпуске, впервой об этом слышу.
Тотка издали заметила солдата в группе крестьян, и направилась к нему, ноги ее подкашивались от волнения.
— А, это ты Ангел, здравствуй!
Увидев ее, Ангел Христов сразу же вспомнил о драке с Мишо, и нехотя ответил на ее приветствие.
— Всех, что ли, пускают? — продолжала Тотка, не замечая его смущения.
— Нет, только меня, — пробубнил он.
Тотка уже успокоилась и, проглотив невысказанные и уже лишние слова, спросила его просто:
— Ты же ведь вместе с Мишо служишь?
Ангел заметил, как она помрачнела, и сжалился:
— Вместе. Мишо здоров. Привет тебе шлет. А мне наказал спросить как ты, как мать.
Тотка повеселела.
— А сейчас, когда началась эта война, это худо для вас?
— Почему? Мы себе служим, — поняв, что сказал что-то не то, Ангел взял чемодан и отправился домой.
Голоса крестьян понемногу затихли позади. Но теперь в душе Ангела появилось что-то новое — нечто вроде жалости к парню, который упал в яму после залпа. Подойдя к дому, Ангел поспешил открыть калитку, чтобы не думать об этом.
Мать бросилась ему на грудь.
— Сынок, сынок, — повторяла она.
А он видел перед собой лицо партизана, и не мог ответить на приветствие матери так сердечно, как ему этого хотелось после долгой разлуки. Он не понимал, почему именно здесь, в его родном доме, лицо расстрелянного начало преследовать его. Взгляд Ангела скользнул по голенищам плохо начищенных сапог, как бы ища опоры. Но не найдя ее, он поднял глаза на мать и улыбнулся. Но улыбка эта была какой-то растерянной, виноватой.