Герган подошел к ней.
— Я думаю, что мне лучше остаться здесь. Пойдут кривотолки, почему это я меняю квартиру.
Вагрила подняла на него заблестевшие, будто ожидающие чего-то глаза.
— Может быть, ты и прав, — и соглашаясь с сыном, одновременно почувствовала, как она беспомощна. Подошла к нему и робко, кончиками пальцев коснулась его щек. Он не уклонился, как обычно, и она жадно прижалась лицом к его лицу.
— Берегись, Ганя, берегись, сынок, — прошептала она и замерла в ожидании ответного слова. Герган не противился ее ласке, но ничего не ответил.
— Берегись, ох берегись, — повторила она, и горячие слезы покатились по ее щекам.
— И за слезы наших матерей отомстим!
— Сынок, что ты говоришь, кому угрожаешь? — всхлипнула Вагрила.
Плечи ее сотрясались. Но она напрягалась, подавляя рыдания, и встала.
«Сбились вы с пути, это ясно, но хоть бы все обошлось. Это книги виноваты, сбили их с толку. Ведь так было и со Стояном Влаевым», — подумала она. Сознавая, что ничего уже поправить нельзя и надеясь на то, что все обойдется, она вышла из комнаты.
Герган провожал ее, напрасно ожидая, что мать обернется и попрощается с ним.
— Привет деду с бабушкой, — не выдержал он.
— Ежели тебе их жаль… подумай хорошенько прежде чем сделать что-нибудь, — на ходу ответила ему Вагрила.
— Мама…
«Да сколько ему ни говори, сколько ни вразумляй, толку не будет. Он как неоперившийся птенчик, рвется из гнезда на волю, а не ведает, что его ждет…»
Вагрила не оглядываясь пошла по улице, но чувствовала, что Герган стоит у калитки и смотрит ей вслед. Слезы застилали ей глаза, но она крепилась — нечего обращать на себя внимание прохожих. Но когда город остался позади, Вагрила вдруг с ужасающей ясностью ощутила свое бессилие предотвратить грозящую сыну опасность. Щемящей болью пронзило сердце. Вагрила дала волю слезам, но они не принесли ей облегчения. Тревога за судьбу сына продолжала угнетать ее.
Поговаривали, что скоро придет смена. И Мишо Бочваров в мыслях своих уже обнимал жену. Обострилась его тоска по семье, по селу, по нивам, по всему, что сейчас непрестанно возникало в его сознании и не давало ни минуты покоя. Слухи о смене волновали солдатские души больше месяца. И только в конце октября запасники отправились по домам…
Огоньки родного села первыми поздравили Мишо с возвращением. Но он с удивлением заметил, что совсем не думает о Тотке, о матери… Его неотвязно преследовало то, что сказал ему на прощанье Георгий Ваклинов. С гор потянул холодный ветер, и Мишо почувствовал ледяное дыхание зимы. Ему захотелось обогнать непогоду. Снежинки уже начали кружить в воздухе. Дух захватывало от трепетного напряжения…
Сунув палец в щель, Мишо поднял крючок и придерживая, чтобы не скрипела, тихо, как вор, отворил калитку. Собака тявкнула, но тут же радостно заскулила, ластясь к нему.
— Пошла! Пошла! — крикнула мать и Мишо притаился, прижавшись к ограде, с удовольствием, прислушиваясь к учащенным ударам своего сердца.
— Кто там? — услышал он, немного погодя, голос Тотки и почувствовал, что она склонилась над перилами галереи, вглядываясь в темноту.
Собака задрала голову, царапая когтями землю. Тотка поправила платок на голове и сбежала по лестнице во двор.
— Кого это ты увидела? — догнал ее возглас свекрови.
Мишо оторвался от стены и теплые руки обвили ему шею. Мишо уронил чемодан, обнял Тотку, осыпая ее лицо жадными поцелуями, вдохнул знакомый терпко-соленый запах и томящая сладостная дрожь пробежала по всему его телу, и он понял, что мечта его сбылась, он был дома.
— Тотка, куда ты подевалась?
Услышав голос матери, Мишо выпустил жену из своих объятий. Тотка поправила сбившуюся косынку и с трудом переводя дыхание, пошла вслед за Мишо. Он подхватил мать, которая споткнулась и чуть не упала, устремившись ему навстречу. Она припала головой к груди сына и, как будто вся усталость, накопившаяся с годами только и ждала этого, тяжестью сковала ее ноги.
— Ох, упаду, не держат меня ноженьки… Ох, что это со мной…
— Это от радости, мама, от радости, — успокаивала ее Тотка.
Мишо помог матери войти в кухню. Здесь старуха быстро оправилась, засуетилась. Подняла фитиль лампы и подошла к очагу. Мишо ощупывал взглядом фигуру жены и старался сразу определить, что в ней изменилось за время его отсутствия. «Похорошела». Тотка пошепталась со свекровью, разжигавшей огонь, и быстро вышла. «Стоит отлучиться хотя бы ненадолго, становишься чужим в собственном доме», — подумал Мишо, недовольный такой скрытностью женщин. Все стояло на своем месте, но казалось поветшавшим, поржавевшим. И все-таки ему было приятно окидывать взглядом тесную кухню, смотреть на языки пламени, весело играющие в очаге.