— Отойди! — отстранил ее от ночвы полицейский.
Иван Портной скользнул вьюном мимо Вагрилы, откинул полотенце. Подойдя с куском хлеба к окну, он сравнил его с тем ломтем, который принес с собой.
Вагрила все поняла.
— Это один и тот же хлеб? — спросил полицейский.
— Оба ломтя из чистой муки выпечены.
— Кого провести хочешь? Дураками, что ли, считаешь? — толкнул ее полицейский. Митю Христов молчал, стоя у двери.
— Этот хлеб твой? — сунул Вагриле ломоть в лицо полицейский.
— Тот, что в ночве был мой, а тот, что Портной принес, не мой.
— Стало быть, не ты его передала.
— Кто же в такие времена хлеб раздает?
— За сына своего ты и душу отдать не пожалеешь.
— И две души бы отдала, да нету его.
— Ты ведь знаешь где он.
— Если бы знала, пошла бы проведать.
— Мать не оставит голодным сына. Говори — носила ему хлеб?
— Нет! — выпрямилась Вагрила.
— Тот самый. Вот, по противню видно, — заявил Портной.
— Проверьте в других домах, неужто я одна пеку в противне?
— А мука?
— Сеем одно и то же зерно и мелем на одной мельнице.
— Пойдем! — взял ее за локоть полицейский.
— Пусти! Не убегу.
— Пойдем!
— Я готова. — Она направилась к двери.
— Балованный у тебя сынок. Получил двойку, обиделся и — в лес! — сказал Портной.
Вагрила не собиралась с ними разговаривать, но не стерпела:
— Каким хотите можете его называть, но двоек он никогда не получал.
— Ладно. Знаем мы их! — подтолкнул ее Иван Портной.
— И ты, Иван, не тем путем пошел. Не доведет он тебя до добра.
— Ладно, ладно, поменьше разговаривай! Прибереги слова для следствия.
В окне показалась Тотка. Встретив взгляд Митю Христова, она не покраснела, как раньше, и не отвернулась. Митю поразило несоответствие между ее миловидным лицом и полным телом, и он сощурил глаза. «Ишь разнесло, как бочка стала! Хорошо, что я не связался с ней», — подумал он, догоняя своих товарищей.
Вагрила шла, опустив голову, не желая видеть любопытные взгляды соседей, стоящих у калиток.
— Гергана что ли поймали? — говорили они.
— Почему ее забирают?
Силы вдруг оставили ее и она горько заплакала.
— Поплачь, поплачь, пусть и наши дети увидят до чего они родителей доводят. Пусть им неповадно будет…
«Ожесточились людские сердца», — подумала Вагрила, чувствуя, что надо собраться с силами для предстоящих испытаний. Она шла с опущенной головой, но уже не плакала.
От правления общины направились к городу. Вагриле и присниться не могло, что она когда-нибудь будет идти так, конвоируемая полицейскими. Хотела было попросить полицейских, чтобы повели ее напрямик, через лес, но не решилась. «Да что им, нарочно сделают наперекор, да еще и посмеются», — подумала она и пошла быстрее. Что могут ей сделать? Убить? Но это ее не пугало. Лишь бы поменьше людей попалось ей навстречу…
Подходя к воротам участка, Вагрила окинула взглядом поток спешащих куда-то прохожих и вошла в утоптанный, как гумно, двор. На крыльце стряхнула с ног пыль. В темном коридоре на Вагрилу пахнуло сырым, затхлым воздухом, и она робко огляделась по сторонам.
— Входи! — вздрогнула она, услышав голос полицейского. Она вошла в кабинет. За отливающим лаком письменным столом сидел поседевший, но не старый еще человек, с наружностью учителя. Из-под рукавов его кителя выглядывали белые манжеты. Его приветливый вид немного успокоил Вагрилу.
— Сядьте!
Вагрила робко присела на кончик мягкого стула. Напротив сидела женщина, попыхивая сигаретой. Встретив взгляд Вагрилы, она одернула короткую юбку и еще больше задымила сигаретой, словно хотела укрыться за завесой дыма от глаз арестованной крестьянки. «Где-то я ее видела», — промелькнуло в голове у Вагрилы.
— Где твой сын? — обратился к ней начальник.
— Всякого встречного спрашиваю об этом.
Она знала, что будет говорить правду, только о Мишо и Стояне ничего не скажет, и ждала, что еще спросит начальник.
— Кого снабжала хлебом?
— Целый месяц из дому не выхожу. Соль и керосин соседи покупают.
— Муж твой где?
— Во Фракии[11] на заработках.
— Кому же ты все-таки передала хлеб? — не унимался начальник.
— Никакого хлеба я никому не давала.
— Продолжаешь стоять на своем?
— Говорю, что знаю.
Начальник подошел к ней и она невольно вдохнула приятный запах его новой одежды. Скривив тонкие губы, он показал рукой.
— Видишь эту машинку?
Она не знала, что это орудие пытки, но спросила: