— Правильно это, — согласился кто-то.
Владо простился с крестьянами и отправился на площадь. Мысли, легкие и веселые, как перелетные птицы, проносились в его возбужденном мозгу. «То, что я им сказал, не совсем точно… Но верно… Без любви к людям человек ничего для них не может сделать хорошего…»
Собрание кончилось. Крестьяне уже разошлись по домам. Мрак заколыхался от занимавшейся зари. Владо взглянул на небо и улыбнулся. Чьи-то твердые шаги оборвали нить его мыслей.
— Ты опять самодеятельностью занимался? — спросил Георгий Ваклинов.
— Ты же знаешь о чем я мог говорить…
— Крестьяне это крестьяне. Никто не может до конца осветить их душу. Хоть и меняются они…
— К лучшему, — поспешил вставить Владо.
Ваклинов недовольно помолчал.
— Какой же ты борец, если только стараешься снискать расположение людей? — заговорил снова Георгий Ваклинов. — Бывает, что большая далекая перспектива борьбы входит в противоречие с насущными интересами народа. Какой же ты руководитель, если не можешь твердой рукой проводить данную линию? Неужто будешь стараться всем угодить? Для борца прежде всего важна перспектива… А ты разглагольствуешь… От всяких таких слов оскомину набило! Завоюй ее, человеческую любовь-то, вместо того, чтобы только мечтать о ней!..
— Товарищ командир! — прервал его торопливый шепот. Их догнал невысокий юноша.
— А, это ты? — узнал его Георгий. — Почему не остался в селе?
— Примите меня в отряд, товарищ командир, примите! — повторил он снова, как тогда на площади, свою просьбу.
Георгий Ваклинов улыбнулся.
— Ладно, иди! — махнул он в сторону уходящей колонны.
Мрак, подгоняемый рассветом, теснился в котловину. На вершины опустилось утро.
Караколювцу не спалось, и он без нужды вышел посмотреть скотину. В предрассветной дымке проступили очертания огромного, как сказочный исполин, Юмрукчала. Небо посветлело. Буйволы недовольно засопели, когда к ним приблизился дед Габю. Они, как человек, сердились, что кто-то нарушает их предутренний сон. Везде Караколювец чувствовал себя не на месте. Снова лег, но так и не мог заснуть.
С той поры, как ушел Герган в лес, Караколювец заметно увял. И еда ему была не в охотку, и не работалось. Голос стал тихим, как у батрака, и не гремел больше по гумну и пастбищу, на проселках. Замкнулся он в себе. Целыми днями лежал в дровяном сарае. В обед съест пару яблок, и только, да и яблоки были что-то не те, — не нравились они ему в этом году.
В кухне Вагрила нетерпеливо поглядывала в устье печи, из которого веяло приятным теплом. Караколювец сел у печи, молча жался к ней, в надежде, что от жара схлынет малость та тяжесть, которая теперь постоянно давила ему грудь.
— Пойду, запрягу буйволов! — сказал Петкан и вышел.
— Петко, я сейчас, только возьму хлеб и догоню тебя! — крикнула ему вслед Вагрила.
Скоро по каменному двору загромыхала телега. Вагрила перекинула через плечо торбу с теплым хлебом и побежала догонять мужа. Караколювец дождался восхода и снова лег на дровяную колоду.
Спустя некоторое время щелкнула задвижка, и в воротах появились двое полицейских, сопровождаемых глашатаем. Они оглядели двор и, заглянув в кухню, крикнули:
— Эй, есть люди в этом доме?
Давно никто не кричал так громко во дворе Караколювцев.
— Кто там? — выглянул из сарайчика дед Габю.
— Добрый день, старче!
— Доброго здоровья! — сняв шапку, воззрился на полицейских дед Габю.
— Где сноха? Где сын?
— В поле.
— Сведи нас к ним!
Они шли впереди, а за ними, словно ступая по раскаленным углям, с непокрытой головой плелся дед Габю. Вышли в поле. Дождь раскаленных лучей июльского солнца заливал нивы. Полицейские оставили деда Габю позади и направились к телеге. Завидя их, Вагрила вздрогнула и встала, как вкопанная, с хомутом в руках: «С Герганом что-то случилось».
— Пойдемте! — приказали полицейские.
Вагрила сняла передник и пошла, не спрашивая, что случилось, что от них нужно, только облегченно вздохнула, поняв что пришли за другим, а не сказать, что ее сына больше нет.
— Ну чего ты там? — сердито крикнул один из полицейских Петкану, который торопился привязать буйволов. Он подошел, прихватив с собой, не зная зачем, занозу.
— Батя, — сказал он, проходя мимо кладбища, где под кустом шиповника сидел дед Габю, — прибери, — и бросил занозу на землю.