— Ну, пошли, пошли! — подгоняла она буйволов, чтобы не задерживались на обочинах. Государственная тут земля, ведь могут попенять за то, что пасет здесь скот.
— Ну, пошли! Пошли!
Вдали показался грузовик. За ним тянулся хвост клубящейся пыли. Бабушка Габювица пуще всего на свете боялась машин. Она поспешила отвязать недоуздки и потянула буйволов в сторону от шоссе.
— Ну, шагайте, вот дойдем до нашего перелога, там вас пущу.
Грузовик с полицейскими профырчал мимо, и она, облегченно вздохнув, что не нужно больше тащить за собой буйволов, обмотала вокруг рогов недоуздки и снова погнала их по шоссе.
Грузовик остановился перед общинным правлением. Полицейские разбились на две группы, одна из которых направилась к верхнему, другая — к нижнему концу села. Вскоре полицейские вошли во двор Караколювцев. Никто их не встретил.
— Эй, есть тут кто живой?
Никто не ответил. Только вспорхнула с шелковицы черная ворона. Несколько полицейских вошли в дом, обшарили его сверху до низу. В комнатах, как и во дворе было пусто.
— Под навесом кто-то лежит! — заметили они, наконец, Караколювца.
— Проверьте, кто!
— Старик, хозяин, — доложил полицейский.
В верхней части села взметнулись языки пламени, и легкий ветерок донес запах дыма. Жаркий воздух вздрогнул и затрепетал.
— Начинай! — распорядился старший полицейский и отошел в сторону, досадуя, что другая группа опередила их. Двое полицейских с керосиновыми бидонами в руках направились к дому.
— Погодите! Погодите! — закричал кто-то с улицы. Во двор вбежал запыхавшийся староста. — И этот дом хотите спалить? — спросил он.
— А они сами что делают, — вскинулся старший полицейский. — Прошлой ночью сожгли в Бериево весь архив общинного правления и убили тамошнего старосту.
— Для острастки и одного дома хватит, ежели и этот спалите — тогда совсем селом нельзя будет управлять, — не унимался староста.
Старший посмотрел на него, как на сумасшедшего.
— Начинайте!
Полицейские с бидонами вошли в дом.
— Что же это, так и селом нельзя будет управлять… — бормотал староста, разводя руками.
Несколько женщин и дед Меил вошли во двор и остановились, глядя на дом. Вскоре послышался треск, пламя вырвалось из окон и стало лизать стены и перила галереи. Горящая балка рухнула на розовый куст у крыльца.
— Воды! — не выдержал дед Меил. Взял у колодца ведро с водой. Залил куст. Полицейские вышли и построились на улице.
— Шагом марш! — бодро прозвучал голос старшего полицейского.
Дед Меил встал на колоду и закричал:
— Эй, люди, пожар!
Пламя уже металось по крыше. Шиферные плиты проваливались, поднимая столб искр.
— Люди, пожар! — кричал дед Меил, принимая ведра и выплескивая воду в окна.
Безучастный ко всему на свете Караколювец вдруг зашевелился, поднял голову — на месте дома — пламя и клубы дыма. «На крышу не хватало денег… Меил дал двадцать грошей…» Он взял горлянку, но она выпала из его дрожащих рук и выкатилась из-под навеса.
— Воды, воды! — пошевелил он губами, где-то далеко, как сквозь туман, увидал лежащую на земле горлянку, услышал бульканье вытекающей воды. Уронил голову на хворост, челюсть отвалилась, глаза больше не мигнули. Пламя сникло. Скоро на месте дома тлела огромная жаровня.
— Дон-дон-дон! — поплыл над селом печальный голос колокола. В сарае обмыли тело Караколювца. Не было во что обрядить его, одели в старое. Положили на голую землю и увидели, что нет на нем шапки. Не смогли отыскать ее. Дед Меил дал свою. В миске с пшеницей поставили несколько свечек, а в голове и ногах положили стебельки базилика. Недко Паша и Бияз гасили на дворе тлеющие головни. У сарая толпились крестьяне, одетые в черное. Ждали попа. В полдень, наконец, тронулись к церкви. За гробом шло всего несколько крестьян и грустно было видеть, что так мало людей провожает человека в последний путь. Держа в одной руке букетик георгин, а другой опираясь на палку, ковылял дед Цоню. Ослабел он, ноги его сейчас совсем не держали, опасался он — не захворал ли. Вот уж семьдесят ему недавно стукнуло, с Габю в одном полку служили.
— О чем задумался? — прервал его мысли дед Меил.
— Отошел наш Габю.
— И мой конец уже виден! С Габю, почитай, пятьдесят годов соседствовали. Может, помнишь, он позднее меня строил дом. Двадцать грошей я ссудил ему тогда. А сколько за это время было переговорено, сколько вина выпито…