«Наш полк начал наступление на укрепление немцев Спасской Полисти, — пишет связист Иван Дмитриевич Никонов. — По открытой местности, без всяких оборонных сооружений. Шли врассыпную, связисты наступали вместе с пехотой. Противник открыл по нам автоматный, пулеметный, минометный, артиллерийский огонь, и самолеты летали по фронту, стреляли из пулемета и бомбили. Все летело вверх, заволакивало снежной пылью и землей. Ничего было не видать. Падали убитые, раненые, живые. Некоторые от снарядов, вместо того чтобы упасть в воронку, стали бегать. Так погиб мой один, казалось, неглупый, командир отделения и некоторые бойцы… После такого огня ничего не разберешь, кто тут живой и кто мертвый, не знаешь и не поймешь сразу, кто где и что с ним. Обыкновенно на вторые или третьи сутки приходилось ночью ползать и проверять, сколько осталось живых. Подползешь, пошевелишь, который не убит, а замерз — мертв… Перед позициями немцев все было избито снарядами, устлано трупами и даже кучами трупов, так как раненые тянулись, наваливались на трупы и тоже умирали или замерзали. У нас ячеек или траншей никаких не было. Ложились в воронки и за трупы, они служили защитой от огня противника… Состав полка пополнялся маршевыми ротами и батальонами. Патронов давали по одной-две обоймы, приходилось брать у раненых и погибших…»
Тем не менее, спустя неделю кровопролитных боев, удалось пробить брешь в немецкой обороне. Произошло это у Мясного — запомним это название! — Бора… В прорыв сразу ввели 13-й кавалерийский корпус, а следом за кавалеристами втянулись и остатки 2-й Ударной. Коммуникации ее в горловине прорыва прикрыли 52-я и 59-я армии.
Уже тогда было ясно, что наступление провалилось. Измотанные в тяжелых боях дивизии не способны были даже расширить горловину прорыва — о какой же деблокаде Ленинграда могла идти речь?
Но это, если руководствоваться здравым смыслом… У Мерецкова были свои резоны. Он требовал, чтобы армия продолжала наступать — об этом он докладывал в Ставку.
В те дни, когда под Москвой генерал Власов беседовал с корреспондентами о стратегии современной войны, 2-я Ударная армия, уклоняясь от Любани, где оборона немцев была сильнее, все глубже втягивалась в пустыню замерзших болот, в мешок, из которого ей уже не суждено было выбраться… Власов ничего еще не знал об этой армии, как ничего не знал и о генеральском пасьянсе, раскладываемом в здешних штабах…
Между тем бодрые доклады М. С. Хозина и К. А. Мерецкова не ввели Сталина в заблуждение. Уже в феврале он начал понимать, что план деблокады Ленинграда провалился, и в связи с этим решил поменять командующих фронтами. В Ленинград, чтобы заменить М. С. Хозина, отправился Л. А. Говоров, на Волховский фронт — А. А. Власов.
Как мы уже говорили, Андрей Андреевич прилетел в Малую Вишеру в компании Ворошилова, Маленкова и Новикова — лиц, облеченных чрезвычайными полномочиями. И казалось, уже ничто не может изменить судьбы опального командующего, но для Мерецкова все вышло по пословице — не было бы счастья, да несчастье помогло.
В середине марта началось резкое потепление. Снежные дороги и грунтовые пути, проложенные через болота, вышли из строя. На огневые позиции бойцы таскали снаряды на себе.
С наступлением весны началось и наступление немцев… И случилось то, что и должно было случиться — девятнадцатого марта коридор у Мясного Бора оказался закрытым. Немцы завязали мешок, в который загнал Кирилл Афанасьевич Мерецков 2-ю Ударную армию.
Это окружение стало первой ласточкой в серии наших поражений сорок второго года и настолько поразило Сталина, что, позабыв о решении поменять командующего, он приказал Мерецкову выехать в войска и лично организовать прорыв. Кирилл Афанасьевич приказ выполнил. Десять дней самоотверженно бросал он на штурм немецких укреплений все имеющиеся в его распоряжении части, вплоть до личного состава курсов младших лейтенантов, пока 29 марта не доложил Сталину, что «части противника, оседлавшие дорогу, отброшены в северном и южном направлениях».
Доклад этот содержал изрядную долю лукавства. Конечно, если смотреть по карте, то так и получалось — вот освобожденная от немцев перемычка… Ударная армия деблокирована… Но в реальной местности освобожденный от немцев коридор пришелся на те участки болота, пройти по которым было уже почти невозможно.
«Коридор как бы пульсировал, — вспоминал генерал-майор И. Т. Коровников, — то сужаясь, то расширяясь. Но в поперечнике он был уже не 11–14 километров, а всего два с половиной — два, сокращаясь порою до нескольких сот метров. Прицельный огонь все чаще сменялся выстрелами в упор. Нередко завязывались рукопашные схватки».
«Дороги окончательно раскисли, а та, которая ведет во 2-ю Ударную армию, уже несколько раз перехватывалась противником. Ее сейчас, по существу, нет — сплошное месиво. По ней могут пробраться только небольшие группы бойцов и подводы, и то лишь ночью».
Но так говорили непосредственные участники событий, а у Мерецкова и в мемуарах: «…во 2-ю Ударную армию опять пошли транспорты с продовольствием, фуражом, боеприпасами».
Явно подводила память Кирилла Афанасьевича, когда он вспоминал о своих взаимоотношениях с Власовым.
«По-видимому, Власов знал о своем предстоящем назначении. Этот авантюрист, начисто лишенный совести и чести, и не думал об улучшении дел на фронте. С недоумением наблюдал я за своим заместителем, отмалчивающимся на совещаниях и не проявляющим никакой инициативы. Мои распоряжения Власов выполнял очень вяло. Во мне росли раздражение и недовольство. В чем дело, мне тогда было неизвестно. Но создавалось впечатление, что Власова тяготит должность заместителя командующего фронтом, лишенная ясно очерченного круга обязанностей, что он хочет получить «более осязаемый» пост. Когда командарм-2 генерал Клыков тяжело заболел, Власов был назначен приказом Ставки командующим 2-й Ударной армией».
Может, насчет «раздражения и недовольства», которые росли в нем, Мерецков и прав, но с назначением Власова во 2-ю Ударную, он явно что-то путает. В начале апреля Мерецков сам командировал туда Власова во главе специальной комиссии Волховского фронта.
«Трое суток члены комиссии беседовали с командирами всех рангор, с политработниками, с бойцами», а 8 апреля «был зачитан акт комиссии, и к вечеру она выбыла из армии».
«— Все, мрачно сказал Клыков, распрощавшись с нею, и машинально начал перебирать содержимое в ящиках своего рабочего стола. Предчувствие не обмануло его: несколько дней спустя он был смещен с поста командующего».
Эти свидетельства (Г. Е. Дягтерев. Таран и щит. М., 1966; П. Я. Егоров. Маршал Мерецков. М., 1974) несколько противоречат письму, отправленному Мерецковым Клыкову и Зуеву 9 апреля 1942 года:
«Оперативное положение наших армий создает группировке противника примерно в 75 тысяч смертельную угрозу — угрозу истребления его войск. Сражение за Любань — это сражение за Ленинград».
Однако, как нам кажется, противоречие это порождено не ошибками документалистов, а причудливостью штабной интриги, которую реализовывал тогда сам Кирилл Афанасьевич. Оставим на его совести оценку стратегической обстановки на фронте и попытаемся понять, зачем вообще отправлено это письмо…
Не трудно заметить, что оно как бы скопировано с письма Сталина, полученного самим Мерецковым перед началом наступления. И, конечно, Мерецков не мог не понимать, какое впечатление оно произведет на Клыкова…
Быть может, девятого апреля 2-я Ударная армия еще способна была вырваться из окружения (пятого апреля немцы снова закрыли брешь у Мясного Бора), но вести наступление, чтобы окружить семидесятипятитысячную группировку немцев, она просто не могла.
Этого не мог не понимать и сам Мерецков, по-семейному, с законной супругой Евдокией Петровной, с сыном и родственниками обосновавшийся в Малой Вишере.
Реакция генерала Клыкова известна. Получив послание Мерецкова, он немедленно заболел и его вывезли на самолете в тыл.
И вот тут и возникает вопрос, а не этого ли и добивался Кирилл Афанасьевич? Не являлся ли его план «заболеть» Клыкова составной частью интриги, направленной против Власова.