«21 июня 1942 года. 8 часов 10 минут. Начальнику ГШКА. Военному совету фронта. Войска армии три недели получают по пятьдесят граммов сухарей. Последние дни продовольствия совершенно не было. Доедаем последних лошадей. Люди до крайности истощены. Наблюдается групповая смертность от голода. Боеприпасов нет… Власов. Зуев».
«Бойцы уже падали и умирали… — вспоминал о тех днях Иван Константинович Никонов. — Вижу, боец Александров встал, хватается руками за воздух, упал, опять встал, упал — и готов. Увижу, как зрачков не стало, — конец. Пришел Загайнов… принес несколько кусков подсушенной кожи с шерстью и кость сантиметров пятнадцать длины. Шерсть обжег и съел эту кожу с таким вкусом, что у меня в жизни ни на что больше такого аппетита не было. У кости все пористое съел так, как раньше, а верхний слой сжег и углем съел. Так все делали. У голодного человека зубы такие крепкие, как у волка».
Появились в армии и случаи людоедства. В докладной записке, подготовленной 6 августа 1942 года для Абакумова, указывалось, что начальник политотдела 46-й стрелковой дивизии Зубов задержал бойца, когда тот пытался вырезать «из трупа убитого красноармейца кусок мяса для питания. Будучи задержан, боец по дороге умер от истощения».
В эти дни Власов не только посылал радиограммы о бедственном положении армии в различнейшие штабы, но и напряженно работал, пытаясь со своей стороны разорвать кольцо окружения.
Как вспоминал водитель Власова Н. В. Коньков, «ежедневно из штаба армии в район Мясного Бора выезжали, а позже ходили пешком командующий армией генерал-лейтенант Власов или член Военного совета армии дивизионный комиссар Зуев. До 20 июня у командования была полная уверенность в том, что окружение будет прорвано.
20 июня я слышал от бойцов и командиров, что командующий запросил по радио штаб фронта о том, что вырваться из окружения не удается, что предпринять с техникой и материальной частью? Каков был ответ на радиограмму, я не знаю, но на следующий день технику начали уничтожать… Командование приказало сосредоточить все силы для удара в районе Мясного Бора. Генерал-лейтенант Власов отправил на передовую так же две роты по охране штаба армии. Я и еще человек восемь шоферов остались при штабе в качестве охраны и в боях в этот день участия не принимали. На следующий день командование издало приказ всеми имеющимися силами идти на штурм обороны немцев в районе Мясного Бора. Этот штурм намечался на вечер 22 июня, и в этом штурме принимали участие все: рядовой состав, шофера, командующий армией, начальник Особого отдела армии и работники штаба армии… Командующий армией и работники штаба держались спокойно и стойко и в момент штурма шли вместе с бойцами. Штурм начался часов в девять-десять вечера, но успеха не имел, так как наши части были встречены сильным минометным огнем…»
Николай Васильевич Коньков не знал, что шатающимся от голода бойцам 2-й Ударной армии все же удалось совершить невозможное — они пробили со своей стороны немецкие укрепления. Согласно донесению капитана госбезопасности Колесникова, направленному под грифом «Совершенно секретно» в Особый отдел Волховского фронта, в этот день из окружения вышло 6018 раненых и около 1000 здоровых.
Раненым повезло больше. Их отправили в госпиталь (потому они и сосчитаны точно), из остальных («около 1000 здоровых») был сформирован отряд полковника Коркина, который снова загнали в «Долину смерти». Воистину злой рок висел над бойцами 2-й Ударной армии. Целыми уйти из этого ада не дозволялось никому.
Интересно, что в этот же день начальник Генерального штаба сухопутных войск Германии Ф. Гальдер записал в своем дневнике: «Потери сухопутных войск на Восточном фронте с 22 июня 1941 года по 10 июня 1942 года: ранено — 27 282 офицера, 915 575 унтер-офицеров и рядовых; убито — 9915 офицеров, 256 302 унтер-офицера и рядовых; пропало без вести — 887 офицеров, 58 473 унтер-офицера и рядовых. Общие потери сухопутных войск (без больных) составили 1 268 434 человека».
Такие записи немецкий генерал-полковник делал регулярно три раза в месяц на протяжении всей войны. Я не собираюсь выдавать Гальдера за образец «солдатолюбия», но, очевидно, в нашем Генеральном штабе подобных подсчетов никто не вел.
Но вернемся к Андрею Андреевичу Власову.
Колонну, в которой шли штабисты армии, немцы встретили минометным огнем, и она вынуждена была отойти. Отчаяние сквозит в радиограмме, посланной из штаба 2-й Ударной сразу, как только стало ясно, что прорыв не удался.
«23 июня 1942 года. 1 час 2 минуты. Войска армии после прорыва силами 46-й стрелковой дивизии вышли на рубеж Безымянного ручья, 900 метров восточнее отметкиf 37,1, и только в этом районе встретились с частями 59-й армии. Все донесения о подходе частей 59-й армии к реке Полисть с востока — предательское вранье…»
Утром 23 июня окончательно сломленная во время ночного штурма 2-я Ударная армия еще держала оборону по линии Глухая Кересть — Новая Кересть — Ольховка, но вечером немцы прорвались в район посадочной площадки в Новой Керести, а к 16.00 просочились к КП армии. И хотя к восьми часам вечера немецких автоматчиков от КП удалось отбить, было понятно, что армия доживает последние часы.
«23 июня 1942 г. 22.15. Противник овладел Новой Керестью и восточнее. Проход восточнее реки Полисть вновь закрыт противником… Активных действий с востока не слышно. Артиллерия огонь не ведет. Еще раз прошу принять решительные меры по расчистке прорыва и выхода 52-й и 59-й армий на реку Полисть с востока. Наши части на западном берегу Полисти. Власов. Зуев. Виноградов».
«23 июня 1942 г. 23.35. Бой на КП штаба армии, отметка 43,3. Помощь необходима. Власов».
Что происходило в 52-й и 59-й армиях, понятно. Мерецкову не удалось организовать штурмовую группировку такой силы, которая способна была проломить немецкую оборону. И, как всегда в таких случаях, — снова горькая правда о неудаче обильно разводилась лукавством, и в общем-то и незначительные преувеличения успехов, складываясь воедино, превращались в настоящий, как и было приказано, прорыв. К этому лукавству подталкивал генералов и сам характер болотистой местности, где сплошной линии обороны не могло быть ни у нас, ни у немцев…
Но для задыхающейся в кольце гибнущей армии успокоительные сообщения о прорыве окружения звучали насмешкой.
«24 июня 1942 г. 00.45. Прохода нет, раненых эвакуировать некуда — Вас вводят в заблуждение… Прошу Вашего вмешательства».
Утром 24 июня немецкие автоматчики Прорвались к штабу армии, и все командование перешло на КП 57-й стрелковой бригады.
Отсюда и ушла в штаб фронта последняя радиограмма…
«24 июня 1942 г. 19.15. Всеми наличными силами войск армии прорываемся с рубежа западного берега реки Полисть на восток, вдоль дорог и севернее узкоколейки. Начало атаки в 22.30… Прошу содействовать с востока живой силой, танками и артиллерией 52-й и 59-й армий и прикрыть авиацией войска с 3.00 25 июня 42 г. Власов, Зуев, Виноградов».
К 22.00 колонна, в которой выходил на этот раз и Власов, переместилась в район КП 46-й стрелковой дивизии, откуда в 24.00 двинулась к пункту отхода. В голове колонны шли два взвода роты Особого отдела, вооруженные двенадцатью ручными пулеметами, и взвод сотрудников Особого отдела НКВД с автоматами. Дальше двигались начальник ОО А. Г. Шашков, Военный совет армии, отделы штаба армии. Замыкал шествие взвод роты Особого отдела.
Согласно сводке Генерального штаба, составленной на основе доклада К. А. Мерецкова, «25 июня к 3 часам 15 минутам согласованным ударом 2-й и 59-й армий оборона противника в коридоре была сломлена, и с 1 часа 00 минут начался выход частей 2-й армии».
Человеку, не искушенному в стилистике штабных документов, может показаться странным, что выход окруженной армии начался за два с лишним часа до того, как удалось сломить оборону противника. Однако никакого противоречия тут нет. Ведь эту безумную атаку шатающихся от голода бойцов и называл Кирилл Афанасьевич «выходом из окружения». Столь же чудесно было переосмыслено и появление нескольких бойцов 2-й Ударной, прорвавшихся сквозь немецкие порядки.