Обиду эту она так и не простила Андрею Андреевичу и, сообщая об июльских событиях 1942 года, то и дело сбивалась на рассказ о своей сопернице: «Проживая в Берлине, Власов женился на немке Биленберг — бывшей жене известного крупного немецкого миллионера, убитого на Северном Кавказе в эту войну. При наступлении Армии Власов с миллионершей Биленберг рассчитывал удрать в Америку, но был схвачен представителями Красной Армии…»
Впрочем, иного от Марии Игнатьевны трудно было и ожидать. Человек она не военный. В армию ее загнала нужда, а служба здесь оказалась специфически не армейской. Об этом, кстати, говорил и адъютант Власова майор Кузин: «Мария Игнатьевна считалась поваром-инструктором при военторге, но фактически не работала. Почувствовав хорошее отношение Власова, она частенько устраивала истерику, а Власов ухаживал за ней, как за ребенком». Поэтому-то к ее рассказу о пленении Власова нельзя относиться безоговорочно. Что-то Воронова успела позабыть, что-то казалось ей несущественным… Но это «что-то», быть может, и является самым важным.
Не все сходится и в реконструкции, сделанной Екатериной Андреевой. Фон Шверднер и Клаус Пельхау вначале находят труп, принятый ими за генерала Власова, а потом производят обыск избы, где скрывается Власов… Вообразить, что это происходит в населенной деревне — трудно.
Все эти многочисленные противоречия и несостыковки, как нам кажется, снимаются, если допустить, что немцы обнаружили Власова с его подругой на каком-то запасном КП 2-й Ударной армии, где и отсиживались наши герои до поры до времени.
Во всяком случае, в донесении, составленном Л. П. Берия для И. В. Сталина, плецение Власова излагалось иначе. «14 июля германское радиовещание в сводке верховного командования передало: «Во время очистки недавнего волховского котла обнаружен в своем убежище и взят в плен командующий 2-й Ударной армией генерал-лейтенант Власов».
Конечно же, это очень важно — понять, где провел Власов две недели после неудавшегося прорыва до своего пленения немцами. Но еще важнее понять, что думал и что чувствовал он в эти недели…
Пейзаж нам известен. Лесные дебри, болото… Чахоточная, сочащаяся водою земля. Земля второго дня Творения, когда Господь еще не собрал воду, «которая под небом, в одно место», когда еще не явилась суша, названная потом землею… Выпавшие из общего счета событий недели тоже как-то связаны с этим пейзажем. Часы, минуты, дни, словно бы разбухая от болотной сырости, перепутались между собой, пока время совсем не исчезло.
В том последнем прорыве у Мясного Бора Власов, как вспоминают очевидцы, потерял очки, и видимый мир расплывался перед его глазами. Расплылись и казавшиеся ранее неколебимыми отношения. Между Власовым и Вороновой с первого дня отношения эти были предельно простыми и ясными — баба при генерале… Теперь же и они в потайном убежище, где вынужден был отсиживаться Власов, уродливо искривлялись, и получалось, что уже не Воронова находилась при Власове, а Власов при Вороновой — генерал при бабе. Наверное, Воронова была неплохой женщиной, но к отсиживанию в убежище она явно не подходила.
Екатерина Андреева пишет в своей книге, что Власов якобы вспоминал потом, будто «во время его скитаний по лесу начал понимать, осознавать ошибки правительства. Он пересмотрел свою судьбу, но решил, что не будет кончать жизнь самоубийством. Он сравнивал себя с генералом Самсоновым, который в августе 1914 года во время первой мировой войны тоже командовал 2-й армией. Убедившись, что он не оправдал доверия своей страны, Самсонов застрелился. По словам Власова, у Самсонова было нечто, за что он считал достойным умереть, он же, Власов, не собирался кончать с собою во имя Сталина».
Вполне возможно, что Власов именно так и объяснял сподвижникам отказ от самоубийства. Такая мотивировка была для них проще и понятнее, а главное, не требовала и от Власова особенной откровенности. На самом же деле проблема эта для Власова, конечно, не сводилась к вопросу: достоин или не достоин Сталин, чтобы во имя него можно было отдать жизнь.
Власов был достаточно смелым человеком. Судя по воспоминаниям И. Эренбурга, рассказавшего, как ездил Андрей Андреевич на «передок», чтобы проститься с солдатами, или по показаниям участников штурма Мясного Бора, запомнивших, что Власов стоял во время боя, «не применяясь к местности», особого страха быть убитым в нем не было, вернее, этот страх успешно контролировался всем армейским воспитанием. Но между этой смелостью и решительностью к самоубийству — огромная разница… Тем более для Власова, который, возможно, если бы не помешала революция, принял священнический сан. Ни армейская школа, ни штабные университеты не сделали его атеистом.
Подтверждением, что отказ от самоубийства не трусость, как полагают некоторые, а сознательный акт выбора, пусть и мучительного, но сужденного тебе Пути, который ты обязан пройти до конца, служит и то, что Власов отверг вариант самоубийства и в сорок пятом году, когда второй раз сдался в плен, теперь уже советским войскам. На этот раз никаких иллюзий по поводу собственной судьбы у него не могло быть. Власов знал и о неизбежных мучениях и о столь же неизбежной, предстоящей казни, но, и зная все наперед, самоубийством опять не воспользовался. Такого выхода для него просто не существовало.
Повторяю, что нам ничего наверняка не известно об Андрее Андреевиче Власове с того момента, как, разбившись на мелкие группы, остатки 2-й Ударной армии начали самостоятельно выходить из окружения… Все, сказанное здесь, — предположительно. Мы лишь отсекаем то, чего не могло быть. Занятие не слишком увлекательное, но в мифологизированной судьбе Власова необходимое. Сподвижники хотели видеть в нем героя, титана, бросившего вызов большевистскому режиму.
Власов не был ни героем, ни титаном. Но не был он и предателем, сознательно заведшим армию в окружение, чтобы сдать ее врагу. Это тоже миф, который усиленно навязывался советской пропагандой. Настолько усиленно, что он проник даже в формулировки судебного следствия, которое констатировало: «Власов… в силу своих антисоветских настроений изменил Родине и перешел на сторону немецко-фашистских войск, выдал немцам секретные данные о планах советского командования, а также клеветнически характеризовал Советское правительство и состояние тыла Советского Союза».
Нет нужды доказывать, что, проведя три месяца в окруженной армии, едва ли владел Власов какой-то представляющей для немцев интерес стратегической информацией. Тем более что уже следующая формулировка обвинения начисто отрицает предыдущую: «Клеветнически характеризовал… состояние тыла Советского Союза». Но ведь клеветническая характеристика подразумевает дезинформацию. Какие же планы тогда выдал Андрей Андреевич Власов, если он дезинформировал, путал немцев?
Это не казуистика.
Привычные уху советского человека надуманные формулировки обвинения заменяли формулировку истинной вины, которая ни в каких доказательствах не нуждалась. Генерал Власов сдался в плен и уже тем самым совершил тягчайшее преступление. Ведь еще 16 августа 1941 года в СССР был издан приказ № 270, согласно которому офицеры, занимавшие командные должности и сдавшиеся в плен, рассматривались как изменники, а их семьи арестовывались и подвергались репрессиям.
Об этом приказе знал А. А. Власов, и оказавшись в лагере военнопленных в Виннице.
Для западных исследователей, граждан так называемых цивилизованных стран, вопрос о причинах измены Власова решается просто и без затей.
«Если государство предоставляет гражданину защиту, — рассуждают они, — оно вправе требовать от него лояльности, а если гражданин лоялен к государству, оно обязано предоставить ему защиту».
Отказавшись подписать Женевское соглашение, Советское правительство лишило своих граждан необходимой защиты, а следовательно, и граждане не обязаны были сохранять в плену верность ему.