19 мая, когда Троицкое подворье было наконец освобождено от «гражданина Белавина», епископ Антонин встретил в патриарших покоях членов нового церковного управления и объявил, что согласен с их предложением. Тут же состоялось первое заседание. Церковный переворот стал фактом истории.
Забегая вперед, скажем, что с самого начала работа ВЦУ строилась как деятельность отдела ГПУ по борьбе с контрреволюционными настроениями среди церковников… Наиболее быстро осознал назначение ВЦУ Владимир Дмитриевич Красницкий. Даже внешне в нем мгновенно произошла перемена. Он являлся на собрания духовенства с пухлым портфелем, в котором лежали списки намеченных для ареста и выселения из Москвы священников. Красницкий вкратце разъяснял политику нового церковного руководства, затем происходил обмен мнениями, в ходе которого вносились последние уточнения в списки, и все. Красницкий переправлял списки в ГПУ и через день указанных священников арестовывали.
Но это Красницкий… Другие руководители нового отдела ГПУ привыкали к новой работе сложнее. Сергей Васильевич Калиновский, например, так и не сумел совместить служение Господу и чекистскую деятельность, и поскольку уйти из органов он не мог, то решил уйти от Бога. В вышедшем в мае 1922 года первом номере журнала «Живая церковь» Калиновский призывал к торжеству и спасению Православной Церкви, а уже в августе подал заявление о выходе из ВЦУ и сложении с себя священнического сана. Отныне он становится профессиональным безбожником и зарабатывает на хлеб насущный антирелигиозными лекциями.
Как ни отвратителен выбор, сделанный Красницким и Калиновским, в чем-то позиция их представляется более честной, нежели дальнейшее поведение Александра Ивановича Введенского, продолжающего прикрывать служение дьяволу служением Богу. При этом нужно отметить, что — такова уж была его натура! — Александр Иванович и теперь оставался искренним.
Как свидетельствует писательница Ольга Форш, после своей речи на одном из диспутов Введенский внезапно побледнел.
— Какая гибель, какая пустота в душе без Христа! — воскликнул он и покачнулся.
«Минуту казалось — упадет и забьется, — пишет Ольга Форш. — Нет, дошел. Сел и вдруг жалко улыбнулся. Улыбка, беспомощная и замученная, на миг сделала его похожим на одного из безумных апостолов Врубеля».
Насчет апостолов сильно сказано. Но вот о гибели и пустоте в душе — похоже на правду… Видно, порою удавалось Александру Ивановичу заглянуть в самого себя, и каждый раз он ужасался тому, что видел там…
Впрочем, о печальной судьбе протоиерея Введенского разговор впереди, а пока вернемся в майские дни 1922 года.
Сразу после переворота и захвата власти новое Церковное Управление стало думать о дальнейших шагах. Переговоры с ярославским митрополитом Агафангелом зашли в тупик. Владыка Агафангел понимал адресованное ему послание патриарха Тихона именно так, как оно и было написано, и толкование письма живоцерковниками его совершенно не устраивало. Тщетно уговаривал Тучков митрополита Агафангела хотя бы осудить патриарха. Владыка не соглашался и на это.
Но было ведь, как мы, конечно, помним, и письмо патриарха М. И. Калинину. Там помимо Агафангела называлось имя другого возможного заместителя — петроградского митрополита Вениамина.
Тучков приказал Александру Ивановичу Введенскому отправиться в Петроград.
24 мая А. И. Введенскому выписали удостоверение: «Дано сие протоиерею Александру Иоанновичу Введенскому, настоятелю церкви Захарии и Елизаветы в Петрограде, в том, что он, согласно резолюции Святейшего патриарха Тихона, является полномочным членом ВЦУ и командируется по делам церкви в Петроград и другие местности Российской республики».
Мы не знаем, на что рассчитывал Александр Иванович. Вроде уже имел он возможность убедиться, как неподатлив на такие уговоры митрополит Вениамин, как трудно склонить его к компромиссу, даже когда и удается обмануть. И все равно Введенский поехал. И наверняка на что-то он все-таки рассчитывал. Конечно, как и в остальных обновленцах, была во Введенском поражающая православных людей дерзость. Все они легко — а Введенский, может быть, и легче других — в безумной запальчивости переступали через все нравственные нормы и моральные запреты. Но помимо этой дерзости, безусловно, была в Александре Ивановиче и самоуверенная глупость.
Расположившись в купе поезда Москва — Петроград, Александр Иванович особенно и не волновался. Как-никак, но ему удалось обмануть патриарха Тихона. Почему же не обмануть и митрополита Вениамина, которого он уже не раз обманывал?
«Нет… — должно быть, подумал Александр Иванович. — Получится… Должно получиться…»
И с этой мыслью и заснул он под мерное постукивание вагонных колес…
Глава четырнадцатая
Мы оставили митрополита Вениамина, когда в Петрограде шли аресты членов правления Общества православных приходов. Забирали самых близких и надежных людей. Стремительно разрасталась пустота вокруг митрополита…
Самого владыку не трогали.
12 мая, в тот самый день, когда обновленцами был предпринят первый штурм патриаршей резиденции, в Петрограде состоялось вскрытие мощей святого Александра Невского.
«Хотя за красным Петроградом установилась прочная репутация самого революционного во всем мире города, — писал газетный репортер, — но есть одна область, в которой он сильно отстал от многих других городов Советской Республики. Как известно, вскрытие мощей уже два года тому назад было произведено по всей России, в Петрограде же к этому приступили только вчера».
В полдень в соборе Александро-Невской лавры собрались представители Петроисполкома, губкома, агитотдела, печати, общества археологических памятников старины и медицинской экспертизы.
«По данному распоряжению мастера подходят к раке и отвинчивают винты. Несколько человек снимают крышку и относят в сторону. Под крышкой стекло, его тоже снимают.
— Здесь темно, — говорит кто-то. — Надо выдвинуть к свету.
— Именно к свету, — повторяет другой с ударением на последнем слове…
Настоятель поднимает крышку гроба. Что же в нем? Там пусто. На дне лежит лиловый атласный покров, в изголовье новенькая подушка из оранжевого атласа, а посреди небольшая шкатулка из светлого дерева, как бы накануне от мастера.
Открывают шкатулку, под крышкой оказывается застекленная рамка, затем вынимают оттуда куски какой-то старой материи, затем истлевшие остатки от схимы великого князя, а на самом дне бурые истлевшие кости, да и тех очень немного, с пригоршню, не больше. Эксперты определили, что здесь имеются две неполные берцовые кости, одно ребро, остатки от височных костей и ключиц. Вот и все «мощи»…»
И далее: «Митрополит… — отмечает репортер, — как будто бы немного взволнован».
Собственно говоря, ради этой фразы мы и пересказывали издевательскую по своему тону статью.
Наши святые всегда являлись нам в самые трудные и переломные мгновения истории, когда без святых и не выстоять было России. И первым всегда являлся Александр Невский…
Великого и таинственного, пусть и непостижимого нами, значения исполнена многовековая история святых мощей благоверного князя. Бесстрашно, сквозь огонь вражеских нашествий и внутренних смут вел свою дружину Александр Невский… В пожарах смут и внутренних нестроений видим мы и его святые мощи. И, наверное, не будет ошибкой сказать, что 12 мая 1922 года собравшиеся в соборе Александро-Невской лавры увидели не только святые мощи благоверного князя, но и то, что сделало с ними предательство православия Петром Первым. Вспомним, что накануне шлиссельбургского пожара был принят Духовный регламент, согласно которому все управление Церковью по образцу протестантских государств сосредоточивалось в Духовном коллегиуме, а 17 мая 1722 года по настоянию Петра Первого Синод отменил тайну исповеди, обязав священников сообщать в Преображенский приказ о злоумышлениях, открытых на исповеди…