Что еще можно добавить, завершая наш рассказ о четырех новомучениках петроградских?
На Никольском кладбище Александро-Невской лавры, почти на том самом месте, где стоял 1 июня 1922 года митрополит Вениамин, когда келейник известил его о прибытии чекистов, стоит теперь крест, на котором написано: «Вениамин, митрополит Петроградский и Гдовский».
Но это не могила. Это просто памятник митрополиту Вениамину. Где находится настоящая могила четырех новомучеников, никто не знает…
Нет на воле в нашем городе и храма священномученика Вениамина. Только часовенка, спрятавшаяся в жилом доме невдалеке от Дома Евангелия, расположившегося в храме, который и должен был стать храмом в память новомучеников петроградских. Почему-то всегда, когда я бывал, там дули ледяные ветры, клубилась пыль, свиваясь в столбы у расположенных вокруг центров дианетики и прочих подобных им учреждений.
Зато на Никольском кладбище у креста-памятника почему-то всегда тепло. В разное время года, при разных ветрах и погодах бывал я здесь, но тепло было всегда…
Сюда, в это духовное тепло, и идут православные люди, чтобы, осенив себя крестным знамением, произнести:
«Святый священномучиниче Вениамине, митрополит Петроградский, моли Бога о нас!»
«Святый священномучениче Сергие, моли Бога о нас!»
«Святые мученики Георгий и Иоанн, молите Бога о нас!»
Вместо эпилога
Я работал над этой книгой семьдесят пять лет спустя после описываемых событий невыносимо жарким санкт-петербургским летом 1997 года…
Уже собран был материал и можно было поехать куда-нибудь в деревню. Тем более что этим летом меня приглашал к себе на приход священник Алексей Мороз. Я и собирался поехать. Я даже подумывал, как это многозначительно будет — закончить книгу о новомучениках российских в селе Мореве, расположенном в том самом месте, где когда-то остановилась движущаяся к Новгороду татарская конница Батыя. Тем более гостя у отца Алексея, известного всем своей книгой «Люди и демоны»…
Только поездка откладывалась. Я уже познакомился с двадцатью томами дела № 36314, но с оставшимися вышла задержка. Тома эти были не прошиты, и в архиве вообще не хотели выдавать их.
— Да там и нет ничего интересного… — объясняли мне.
В общем-то я догадывался, что сами оригиналы стенографических записей я все равно не сумею разобрать, но посмотреть все-таки хотелось. Хотя бы для очистки совести. Потому что кое-чего в просмотренных мною двадцати томах все же не хватало. Как ни странно, но в этом деле отсутствуют расшифровки последних слов обвиняемых… Я добился своего. Неподшитые тома мне показали. И — увы! — ничего интересного там я не обнаружил. Бесчисленные блокноты и тетрадки, покрытые крючками стенографической записи. Еще в трех томах конверты были набиты документами и письмами, изъятыми у совсем уж второстепенных персонажей, проходивших по делу церковников. Почему оказались сохранены они, а не рукопись, изъятая у Юрия Петровича Новицкого, или «три стопы» бумаг, изъятых у архимандрита Сергия, я не понимаю.
Все же я добросовестно просмотрел и эти документы. Увы… Для моей книги они были не нужны. И все же несколько писем я переписал. По странному совпадению все они были из новгородского села Морева, куда я, дожидаясь, пока получу тома, так и не поехал…
Адресованы письма Анне Яковлевне Хаткевич, той самой женщине, которую во время инцидента у церкви на Сенной площади милиционер «прикрепил» к саням, усевшись на Анну Яковлевну сверху.
Сама Анна Яковлевна работала кондуктором трамвая, в дело попала случайно и не была выведена на большой процесс ввиду невозможности обнаружить в ее действиях хоть какого-то признака вины. Но, судя по изъятым письмам, была Анна Яковлевна очень душевным, истинно православным человеком. Вот, к примеру, всего лишь одна записка, адресованная ей: «Любезная моя Анна Яковлевна! Если найдется свободное время, то навестите Любочку и утешьте ее». Что и говорить… Такие записки не пишут людям, которые живут только для себя…
И вот эту-то добрейшую Анну Яковлевну и продержали ни за что ни про что в тюрьме несколько месяцев…
«Многоуважаемая дорогая кумушка! Шлю я тебе свой сердечный привет и наилучшие пожелания. Кума, я на тебя очень рассердилась. Сколько я тебе ни писала, а от тебя ни одного не получила. Если ты по почте не получаешь, то я ведь тебе посылала с Антипом — племянником, и на тое нет ответа. Может, ты обиделась, что я тебе послала мало гостинца, но я не знала, в Петрограде ты или нет. Я еще посылаю тебе и надеюсь, в городе ты. Я не получила от тебя ответу, зато и не посылаю много гостинца, и племянник больше не берет, не знает, там ты или нет.
Он после этого видел тебя раз на трамвае. Затем до свидания, моя дорогая. Получишь мою посылку и письмо, ешь на здоровье, пиши мне ответ, я живу пока что слава Богу. Извиняюсь за свои гостинцы, сейчас не могу тебе больше послать. Буду ждать от тебя ответ. Адрес мой: Новгородская губерния, Морево, деревня Ивахнова. Анюта».
Похоже, что на это письмо Анюта из Морева ответ все-таки получила. И похоже, Анна Яковлевна пожаловалась ей в письме, как «прикрепляли» ее к саням, как мыкалась она по петроградским тюрьмам.
«Многоуважаемая и дорогая кумушка Анна Яковлевна! — написала Анюта в ответ. — Шлю я вам свой сердечный привет и наилутчие пожелание. Письмо я ваше получила, за которое благодарю. Кума, чем помират, то приезжай лутче ко мне в Морево. Как-нибудь будем жить, чем помират. Курицы у меня несутся…»
Нет! Не зря все-таки сидел я в невыносимо душном Санкт-Петербурге, дожидаясь недостающих томов. Этих писем явно не хватало для книги.
Мы говорили, что не очень-то и понятно, на что, собственно говоря, рассчитывали введенские, мессинги, красницкие, тучковы, замышляя планы переустройства Русской Православной Церкви., Ни хитростью, ни лютыми гонениями не удалось им сломить патриарха Тихона, митрополита Вениамина…
Как же могли они рассчитывать сломить наших бесчисленных моревских Анют, которые и взрастили и патриархов Тихонов, и митрополитов Вениаминов?
«Кума, чем помират, то приезжай лутче ко мне в Морево, Как-нибудь будем жить, чем помират…»
ГИБЕЛЬ КРАСНЫХ МОИСЕЕВ
Из секретных документов ПетроЧК
Когда надлежало соблюдать закон, они попрали его; а теперь, когда закон перестал действовать, они настаивают на том, чтобы соблюдать его. Что может быть жалче людей, которые раздражают Бога не только преступлением, закона, но и соблюдением его?
Часть первая
Провокация
Весной восемнадцатого года большевики уже шесть месяцев находились у власти, а гражданская война все еще не начиналась…
Весной восемнадцатого года, в мае месяце, председатель Петроградской ЧК Моисей Соломонович Урицкий приказал произвести первые аресты членов «Каморры народной расправы». С рассказа об этой «организации», которой никогда не существовало, хотя участники ее и заполнили петроградские тюрьмы, мы и начнем.
«Хотя у власти везде уже стояли большевики, но рыхлость провинции была еще очень велика. И немудрено. По-настоящему Октябрьская революция, как и Февральская, совершалась по телеграфу. Одни приходили, другие уходили, потому что это уже произошло в столице. Рыхлость общественной среды, отсутствие сопротивления вчерашних властителей имели своим последствием рыхлость и на стороне революции. Появление на сцене чехословацких частей изменило обстановку —, сперва против нас, но в конечном счете в нашу пользу. Белые получили военный стержень для кристаллизации. В ответ началась настоящая революционная кристаллизация красных. Можно сказать, что только с появлением чехословаков Поволжье совершило свою Октябрьскую революцию…»