В понедельник, 20 мая 1918 года, Моисей Соломонович нацарапал на клочке бумаги: «Обыск и арест: 1. Соколова В. П., 2. Боброва Л. Н., 3. Солодова Г. И.. М. Урицкий»[91].
Несмотря на краткость сего произведения, оно немало способно рассказать как о самом Моисее Соломоновиче, так и о методах работы возглавляемого им учреждения.
Начнем с того, что записка, нацарапанная на клочке бумаги, собственно говоря, и начинает все дело «Каморры народной расправы».
В списке подлежащих аресту лиц три фамилии. Леонид Николаевич Бобров, как мы уже говорили, статистик Казанской районной управы, в прошлом был монархистом и членом «Союза русского народа». Виктор Павлович Соколов, председатель районного комитета Василеостровского Союза домовладельцев, в прошлом — товарищ председателя «Союза русского народа». И, наконец, Георгий Иванович Солодов… Не монархист, не член «Союза русского народа», но квартировладелец, у которого проживал известный Моисею Соломоновичу антисемит Лука Тимофеевич Злотников. Тот самый, который накануне, 19 мая, в присутствии сотрудника ЧК Г. И. Снежкова-Якубинского передал какую-то прокламацию Л. Н. Боброву…
Если бы фамилия Солодова в списке Урицкого была заменена на фамилию Злотникова, по сути дела, перед нами была бы структура будущей организации, так сказать, вновь возрожденного «Союза русского народа». В. П. Соколов — руководитель, Л. Т. Злотников — идеолог, Л. Н. Бобров — организатор. Разумеется, речь идет не о существующей организации, а об организации, которая, по мнению Моисея Соломоновича, могла бы существовать. Все трое в прошлом были связаны с «Союзом русского народа», между Бобровым и Злотниковым существовала связь — прокламация, которую в присутствии свидетеля передал Боброву Злотников. Главное же: все трое очень подходили для подпольной погромной организации. Вспомните слова, сказанные по поводу Злотникова: «Он не скрывает своих взглядов настолько, что мне это даже казалось подозрительным, провокаторским…»
Разумеется, все сказанное — только предположение. Но предположение, позволяющее объяснить ход мысли Моисея Соломоновича Урицкого, набрасывавшего на клочке бумаги не просто план арестов, а сценарий будущего дела. Отказавшись же от этого предположения, мы столкнемся с непреодолимыми препятствиями — ведь, ни 20 мая, ни в ходе дальнейшего следствия не появилось даже намека на причастность Виктора Павловича Соколова к изготовлению «Предписания»…
Ну а как же, спросите вы, Солодов? Ведь в списке стоит именно его фамилия, а не Злотникова…
О! Замена фамилии Злотникова — чрезвычайно остроумная находка Моисея Соломоновича, которая лишний раз убеждает нас, что записка Урицкого действительно сценарий будущего дела. Ведь кроме евреев в Петроградской ЧК работало немало поляков, латышей и эстонцев, которых Урицкий во все тонкости своего плана посвящать не собирался. У рядовых чекистов и сомнения не должно было возникнуть, что дело фальсифицировано. Поэтому-то — отличным был педагогом Моисей Соломонович! — он доверил своим молодым подручным найти Злотникова как бы самим. В ордере № 96, выписанном в семь часов вечера 21 мая, товарищу Юргенсону поручалось провести обыск в квартире Солодова и произвести «арест всех мужчин». Злотникова, таким образом, все равно арестовали, но сделано это было как бы и без участия Моисея Соломоновича…
Да… Если бы я писал художественную повесть, можно было бы подробно расписать, как, нацарапав на бумажке фамилии Соколова и Боброва, Моисей Соломонович поправил спадающее с носа пенсне, заправил за ухо черный, засалившийся шнурок, а потом встал и, переваливаясь с боку на бок, подошел к окну, вглядываясь в петербуржцев с исхудавшими лицами, стремящихся побыстрее прошмыгнуть мимо нацеленных на них из подъезда ПетроЧК станковых пулеметов. Добрыми глазами смотрел на прохожих Урицкий и, мудро усмехаясь, представлял себе, как волнуясь будет докладывать ему товарищ Юргенсон о своей удаче — «случайном» аресте матерого погромщика Злотникова…
— А что? — Моисей Соломонович стащил с угреватого носа пенсне и пальцами помассировал распухшие веки. — А почему бы и нет? Почему бы не поощрить молодого сотрудника? Пусть он сам почувствует радость, которая охватывает чекиста, когда удается найти антисемитскую сволочь… Почему бы и нет?
И, вернувшись к столу, заваленному бумагами, Моисей Соломонович снова водрузил на угреватый нос пенсне и вписал вместо фамилии Злотникова фамилию Солодова.
Правда, подумав еще чуть-чуть, Урицкий приказал кликнуть Г. И. Снежкова-Якубинского и наказал своему агенту быть у Злотникова в день ареста, чтобы Злотников не улизнул куда-нибудь.
Как мы знаем, Снежков-Якубинский приказ Моисея Соломоновича добросовестно выполнил. Согласно показаниям Л. Т. Злотникова, за четверть часа до обыска он был у него, «купил на четыреста рублей картин, деньги за которые, конечно, не заплатил».
Обыски и аресты в соответствии со сценарием, набросанным Моисеем Соломоновичем, начались в тот же день. В одиннадцать часов вечера был выписан ордер на арест Виктора Павловича Соколова.
На Средний проспект Васильевского острова чекисты приехали уже ночью и — первый сбой в сценарии! — Виктора Павловича не застали дома. Еще днем он уехал в Царское Село. Чекисты арестовали его брата — Николая; а также сослуживца Николая Павловича, солдата Мусина, недавно демобилизованного по болезни из армии. Самого же Виктора Павловича чекисты так и не смогли найти…
Чтобы яснее представить мотивы, которыми руководствовался Моисей Соломонович Урицкий, сочиняя дело «Каморры народной расправы», нужно вспомнить о событиях тех дней…
Сокрушительным разгромом Германии завершилась первая мировая война. Временное правительство сделало все, чтобы украсть у России победу, но все же именно большевики сдали уже практически побежденной Германии Украину и гигантские территории России. Теперь, когда готовилась капитуляция Германии, в сознании миллионов россиян неизбежно должен был встать вопрос: во имя чего отказалась Россия от своей победы?
Фронтовики-дезертиры уже успели позабыть, что дезертировали они, спасая свои шкуры, и потому и слушали большевистских агитаторов, что им хотелось дезертировать. Теперь, когда война закончилась, не так уж и трудно было убедить их, что сделали они это по вине немецких шпионов — большевиков. В том же Петрограде чрезвычайную популярность в солдатской и матросской среде приобрели листовки, рассказывающие о сговоре большевиков с немцами.
Опасность для большевиков была велика. У них, собственно говоря, и не оставалось выхода, кроме того, чтобы утопить в крови гражданской войны саму память о войне с Германией. Но хотя страна под их руководством стремительно погружалась в хаос, гражданская война все еще не начиналась. Уже были созданы донские, кубанские, терские, астраханские правительства. Зазвучали имена Дутова, Краснова, Деникина. И все равно — трудно, казалось, невозможно поднять распавшуюся на множество республик и коммун страну на гражданскую войну.
«Настоящий момент русской истории… — звучали тогда голоса здравомыслящих, не равнодушных к судьбе России людей, — представляется куда более страшным, чем массовые убийства, грабежи и разбои, более страшным даже, чем Брестский мир. Ради Бога, тише!»
Будущий русский святой, петроградский митрополит Вениамин сделал тогда распоряжение, чтобы во всех церквах в канун Великого поста было совершено особое моление с всенародным прощением друг друга.
А в ночь на саму Пасху Петроград стал свидетелем небывалого церковного торжества — ночного крестного хода. Ровно в полночь крестный ход вышел из Покровской церкви и двинулся по Коломне. Тысячи людей с зажженными свечами шли следом по пустынным улицам. И навстречу вспыхивали окна в погруженных в темноту домах, и в ночном воздухе, словно вздох облегчения, издаваемый всем городом, звучали повторяемые тысячами голосов слова: «Христос Воскресе!»
Только под утро крестный ход возвратился в Покровскую церковь…
Несомненно, что Церковь и теперь, в восемнадцатом году, как и во времена Смуты, могла примирить страну и, конечно, сделала бы это. Еще бы немного времени, месяц-другой, и страна опомнилась бы от революционного дурмана, очнулась бы, стряхнула бы с себя хаос…