Может быть… Так или иначе, но главный документ обвинения — признание Л. Т. Злотникова следователю Байковскому — удалось добыть, и случилось это 12 июня. Чехами уже были взяты Челябинск и Омск, Саратов и Самара. Революционная кристаллизация началась…
Перечисляя огрехи следствия, неуклюжесть, с которой чекисты осуществляли постановку сценария Моисея Соломоновича Урицкого, я отнюдь не хочу выставить их недоумками. И дело тут не только в том, что чекисты и представить себе не могли, будто когда-нибудь кто-то будет идти по их следам… Нет, как это ни странно, но план их сработал, придуманная на Гороховой улице «Каморра народной расправы» начала становиться как бы реальностью.
В это невозможно поверить, но читаешь показания свидетелей и видишь, что для многих уже в начале июня 1918 года «Каморра» была реальностью…
«В субботу (18 мая. — Н. К.) или в пятницу был у нас один красноармеец и сказал, что к ним приходил один и говорил о прокламациях «Каморры народной расправы». Его не поддержали…» (Показания Моисея Александровича Рачковского.)
«О «Союзе русского народа» знаю, что существовал он при старом строе и задачи его были исключительно погромные, антисемитские. Что касается «Каморры народной расправы», то она существует еще, кажется, с 1905 года, ею был убит Герценштейн. Эмблемой ее был какой-то крест…» (Показания Семена Абрамовича Рабинова.)
Можно иронизировать, что авторы некоторых показаний знают о «Каморре» больше, нежели сами «боевики», но ведь обилие даже и фантастических подробностей только подтверждает, что «Каморра» осознавалась ими как неопровержимая реальность…
И тут мы и должны признать, что, несмотря на многочисленные огрехи, замысел Моисея Соломоновича Урицкого полностью удался. Специфику национального характера евреев — всегда все знать, знать даже то, чего нет, — Моисей Соломонович учел в своей постановке. Еврейское общество более другого подвержено слухам… Оно как бы питается слухами, с помощью слухов создает и разрушает репутации, слухи — весьма важная часть его жизнедеятельности…
Слухи о «Каморре народной расправы», размноженные в десятках тысяч экземпляров петроградских газет, подтвержденные именами В. Володарского, М. Горького и других достаточно известных борцов за права евреев, усиленные многочисленными арестами, мобилизовывали многих на борьбу с «погромщиками». Следственное дело пестрит доносами на еще не выявленных чекистами антисемитов.
«Быстрицкий у нас в доме живет года два и известен мне лично и многим другим жителям дома как человек безусловно правых убеждений и притом антисемит». (Показания Льва Марковича Ярукского.)
Разумеется, немедленно после этого Семен Дмитриевич Быстрицкий, служащий Всероссийского комитета помощи семьям убитых офицеров, был арестован, и его племяннице пришлось развить бурную деятельность, чтобы доказать, что ее дядя не антисемит и не погромщик. Собранное по ее просьбе общее собрание жильцов дома № 15/14 по Коломенской улице постановило: «о принадлежности жильца дома Быстрицкого к «Каморре народной расправы» никому из присутствующих не известно», тем не менее «что касается неуживчивого характера господина Быстрицкого, то у него выходили конфликты с жильцами». «Российский комитет помощи семьям убитых офицеров» удостоверил следователя Байковского на официальном бланке, что сотрудники Быстрицкого «от него никогда не слыхали никакой ни погромной, ни контрреволюционной агитации».
По такому же навету был арестован и псаломщик церкви при морском госпитале Григорий Иванович Селиванов. Его брат, юрисконсульт Всероссийского Военно-хозяйственного комитета РККА, долго объяснял потом в ЧК, что обвинение основано лишь на сговоре, сделанном Борисом Ильичем Бинкиным и его племянником Давидом Ефимовичем Хазановым, которые давно недолюбливали Григория Ивановича…
«Не потому ли Бинкин считает брата монархистом, что брат ходил на поклон к Великому князю? Но в этом отношении Бинкин не только ошибается в своем умозаключении, но и просто извращает факты. К бывшему Великому князю Константину Константиновичу десять лет тому назад ходил не брат, а я. И ходил я к нему не как к Великому князю, а как к главному начальнику военно-учебных заведений, от которого зависело предоставление нашим малолетним братьям Владимиру и Павлу права поступления в кадетские корпуса. Если бы начальником военно-учебных заведений в то время был гражданин Бинкин или гражданин Хазанов, то мне скрепя сердце пришлось бы обратиться и к ним…»
Тенденция тут прослеживается четкая. И нет даже нужды говорить о моральных качествах многочисленных доносчиков и лжесвидетелей. Их поступки, какими бы гнусными они ни выглядели, безусловно, были спровоцированы Моисеем Соломоновичем Урицким. И в этом и заключается смысл всего дела «Каморры народной расправы», и в этом успех предприятия Моисея Соломоновича был очевидным.
Однако необходимо отметить тут, что ошибаются и сейчас многие из защитников Моисея Соломоновича Урицкого, полагая, будто он действовал так, защищая права евреев. Это не вполне верно. Поддерживая и насаждая русофобские настроения, Урицкий заботился не вообще о евреях, а лишь о евреях-большевиках, евреях-чекистах. Причем по мере укрепления тех гарантии безопасности для евреев, не участвующих или недостаточно активно участвующих в большевистском шабаше, делались все более призрачными.
Мы уже не говорим тут, что отлаженная Моисеем Соломоновичем Урицким машина беззакония произвела в результате еврейский погром, равного которому не знала мировая история. И разве существенно то, что Моисей Соломонович не для этого задумывал свою машину? Только ослепленный ненавистью к России человек может предполагать, что беззаконие будет распространено лишь на одну русскую национальность…
19 июня, как раз накануне убийства Володарского, чекисты начали аресты участников «Беспартийного Союза спасения Родины». Подтолкнуло Моисея Соломоновича к этому сходство в звучании «Беспартийного Союза…» с «Союзом защиты Родины и свободы», аресты членов которого, по указанию Мирбаха, активно проводились с начала июня в Москве. Кроме того, в руки Урицкого попала программа «Союза», где цель его была сформулирована в явно погромном и антисемитском духе: «Неделимая, единая, великая Россия».
Идея создания на базе «Каморры народной расправы» целой сети погромных организаций настолько увлекла Моисея Соломоновича, что он, как, впрочем, и некоторые историки много лет спустя, не обратил внимания на такую существенную деталь, что «Союз» этот, просуществовав несколько недель, распался еще до Октябрьского переворота…
В восемь часов вечера 19 июня Урицкий подписал целую пачку ордеров на аресты. Ордер № 755 был выдан товарищу Юрше на арест В. А. Цветиновича. Тов. Юрша в тот же вечер арестовал Всеволода Алексеевича Цветиновича, недоучившегося кадета, отец которого был присяжным поверенным, а мать занималась переводами с иностранных языков.
Молодость «преступника» товарища Юршу не смутила. По его соображениям, девятнадцатилетний юноша вполне мог организовать заговор. Всеволода бросили в тюрьму…
Однако на следующий день в Петроградскую ЧК приехал его брат — Василий Цветинович, успевший уже закончить экстерном реальное училище.
Василий Цветинович попросил провести его к Урицкому и, когда просьба эта была выполнена, задал Моисею Соломоновичу вопрос: действительно ли ЧК арестовала того Цветиновича, которого собиралась арестовать?
— Дело в том… — объяснил он, — что в ордере на арест были указаны лишь инициалы «В. А.», а они и у арестованного Всеволода, и у меня совпадают.
Урицкий пытливо посмотрел на юношу и приказал вызвать следователя Байковского, но… Предоставим слово самому Василию Алексеевичу Цветиновичу для рассказа об этом необычном происшествии. В заявлении, написанном в арестной камере № 97, он подробно изложил все перипетии этой истории.