Не собирались защищать Моисея Соломоновича и в Москве. Еще 12 июня на заседании фракции Российской коммунистической партии конференции чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией «ввиду грозного момента» было постановлено: «предложить ЦК партии отозвать т. Урицкого с его поста в ПЧК и заменить его более стойким и решительным товарищем…»
И вот теперь Урицкий узнает, что убийство, которое он организовал, едет расследовать тайный агент…
Без сомнения, Урицкий понимал, что провести Филиппова ему не удастся, и поэтому-то сразу вспомнил о заступничестве его за Гарязина, привлеченного по делу «Каморры», и решил пристроить агента в «Каморру».
Едва ли Дзержинский так просто отдал бы Моисею Соломоновичу своего лучшего стукача, но обстоятельства сыграли на руку Урицкому.
В три часа дня 6 июля Яков Блюмкин убил германского посла Мирбаха…
Об этом убийстве, вернее о возможности его, «Петроградская правда» сообщила еще 24 мая. Правда, тогда в статье «Провокаторские приемы» сообщалось, что Мирбаха убьют московские аристократы (Куракин, зять Столыпина Нейдгарт), чтобы «этим провокаторским покушением вызвать против рабоче-крестьянского правительства поход германских империалистов».
«Петроградская правда» чуть-чуть ошиблась. Убили Мирбаха сотрудники секретного отделения ВЧК Я. Г. Блюмкин и Н. А. Андреев.
Деятельность Ф. Э. Дзержинского и возглавляемой им ВЧК в этой книге нами не рассматривается, но уж коли зашел разговор, то остановимся подробнее хотя бы на этом эпизоде. Это несколько уводит повествование в сторону, но зато позволяет понять, насколько сходными были методы работы ПетроЧК и ВЧК.
В немецкое посольство Блюмкин и Андреев вошли, как известно, по ордеру ВЧК. Текст его гласил:
ВЧК уполномочивает ее члена Якова Блюмкина и представителя революционного трибунала Николая Андреева войти непосредственно в переговоры с господином германским послом в России гр. Вильгельмом Мирбахом по делу, имеющему непосредственное отношение к самому господину германскому послу.
Председатель комиссии Дзержинский.
Секретарь комиссии Ксенофонтов.
Одно время в учебниках истории ордер называли поддельным, но таковым он сделался позднее, а тогда, в восемнадцатом году, большевики объявили поддельными только подписи Дзержинского и Ксенофонтова.
Это подтвердил и сам Яков Григорьевич Блюмкин — «жирномордый», по выражению А. Мариенгофа, еврей, с толстыми, всегда мокрыми губами, признавшийся в минуту откровенности, что без револьвера он как без сердца… Подтвердил это «жирномордый» Блюмкин 17 апреля 1919 года в Киевской ЧК, куда явился «с повинной». Но подтвердил странно… Впрочем, вот его подлинный рассказ:
«Утром 6 июля я пошел в комиссию. У дежурной барышни в общей канцелярии я попросил бланк комиссии и в канцелярии отдела контрреволюции напечатал на нем следующее… (идет приведенный выше текст). Подпись секретаря (Ксенофонтова) подделал я, подпись председателя (Дзержинского) — один из членов ЦК.
Когда пришел ничего не знавший товарищ председателя ВЧК Александрович, я попросил его поставить на мандате печать комиссии. Кроме того, я взял у него записку в гараж на получение автомобиля. После этого я заявил ему о том, что по постановлению ЦК сегодня убьют графа Мирбаха».
Как мы знаем, Верховный трибунал еще в июле 1918 года очень гуманно отнесся к Якову Григорьевичу — приговорив его (заочно) к трем годам лишения свободы. Но и этого наказания Блюмкин избежал. В апреле 1919 года он явился «с повинной» в Киевскую ЧК, а уже 16 мая был амнистирован вчистую и снова принят на ответственную работу — вначале в аппарате товарища Льва Давидовича Троцкого, а затем и в органах ГПУ.
В 1919 году эсеры были уже почти официальными врагами рабоче-крестьянской власти, и понятно, что не подтвердить официальную точку зрения следствия, организованного после июльских событий, Яков Григорьевич, коли хотел остаться живым, не мог.
Но перечитаем вновь его показания…
П. А. Александрович, как известно, был расстрелян еще 8 июля 1918 года, и про него Блюмкин мог рассказывать, что угодно. Знал или не знал Александрович, что Блюмкин едет убивать Мирбаха, это мы только от Блюмкина и знаем. Но вот история о подделке подписей вызывает весьма серьезные сомнения.
Непонятно, почему Александрович, если он был в курсе дела, не подписал ордера сам. Будучи товарищем председателя ВЧК, он имел право на это…
Блюмкин говорит, что подпись Ксенофонтова он подделал лично, а подпись Дзержинского — «один из членов ЦК». Поскольку Блюмкин сразу потащил ордер Александровичу, чтобы поставить печать, этот неведомый член ЦК должен был находиться где-то на Лубянке. Интересно, кто же из чекистов, кроме Александровича, состоял членом ЦК партии эсеров? И отчего это киевские чекисты даже не задали Блюмкину этого вопроса?
Не очень понятно и то, как Якову Григорьевичу так ловко удалось провести Александровича? Конечно, звезд с неба Александрович не хватал, но, наверное, отличить подлинную подпись от поддельной умел. Во-первых, насмотрелся на эту подпись, а во-вторых, все-таки понимал, в каком учреждении работает.
Одним словом, темная эта история с подписями. Хотя «экспертиза» и подтвердила, что подпись Дзержинского наверняка сделана не им, а Ксенофонтова — возможно, не Ксенофонтовым, но Феликсу Эдмундовичу, как мы знаем, даже пришлось уйти в отставку с поста председателя ВЧК, и вернулся он в органы только в августе, когда поутих скандал.
Есть и другой аргумент в пользу подлинности подписи Дзержинского… Вся эта история с убийством Мирбаха органично вписывается в стилистику деятельности руководимой Дзержинским комиссии; вспомните, что, вернувшись в августе в органы, он начал новый этап своей деятельности с того же, чем и кончил предыдущий, — организовал вооруженный налет, только теперь уже на английское посольство.
И дальнейшее после убийства Мирбаха поведение Дзержинского тоже становится объяснимым, если согласиться, что он был полностью в курсе деятельности Якова Григорьевича Блюмкина…
В 2 часа 15 минут Блюмкин и Андреев вошли в германское посольство. Там обедали, и гостей из ВЧК попросили подождать. Через десять минут их пригласили к советнику посольства доктору Рицлеру, но Блюмкин потребовал, чтобы вышел для беседы сам посол. Наконец Мирбах — за это время, кстати, были наведены справки о Блюмкине и Андрееве — согласился на аудиенцию.
Беседа длилась двадцать пять минут. Блюмкин рассказывал о материалах дела, заведенного в ВЧК на Роберта Мирбаха, посол вежливо отвечал, что понятия не имеет об этом человеке, хотя, возможно, если это утверждают господа чекисты, он и является каким-то его дальним родственником…
Говорил Блюмкин, а Андреев сидел на стуле у двери, загораживая вход в комнату. Наконец ему надоело слушать бессмысленный диалог и он кашлянул. Это был знак. Блюмкин выхватил револьвер и в упор принялся стрелять в Мирбаха, в Рицлера, в переводчика. Все они попадали на пол. Блюмкин вышел в залу, а Андреев оглянулся в дверях и увидел, что Мирбах поднимается и, согнувшись, двигается следом за Блюмкиным. Андреев выхватил из портфеля бомбу и бросил ее под ноги Мирбаху, но бомба не взорвалась, и тогда Андреев затолкнул Мирбаха руками назад в комнату. А потом стал вытаскивать револьвер. В это время Блюмкин вытащил свою бомбу и швырнул в Мирбаха. Взрывом вынесло оконные рамы, и Блюмкин выпрыгнул в окно следом за Андреевым. Падая, он подвернул ногу, а тут еще из посольства начали стрелять, и, когда Блюмкин доковылял до автомобиля, он обнаружил, что к тому же еще и ранен.
Андреев повез Блюмкина в лазарет, который находился при штабе подчиненного ВЧК отряда Попова. Сюда, разыскивая своего сотрудника, приехал и Феликс Эдмундович. Приехал он прямо из немецкого посольства и без охраны. Да и какая нужна была охрана, если Дзержинский ехал в подчиненную ему часть.