— Да, да, конечно…
— Так я курсисточка, вы говорите?
— Курсисточка.
— Милая?
— Милая.
— Ха-ха-ха! — блаженно смеялась она. — И вам меня нисколько не жалко? И я действительно могу делиться с вами всем, всем, как с настоящим другом? И вы по-прежнему будете советовать мне?..
Она перебирала его волосы пальцами, склонялась головой к нему на грудь, и все время непонятно для Виноградова сияли ее глаза.
— Ах, Боже ты мой, — нетерпеливо говорил он, — ведь я уже объяснял вам, что мне будет радостна эта пытка.
— Я не верю, не верю, — продолжала смеяться Надежда, — ну, хорошо: посоветуйте, в каком платье пойти завтра к нему?
— Как? Завтра? — с неожиданной для себя тревогой переспросил он.
— Ну да, завтра.
— К нему?
— Конечно… Что с вами? Вы точно бредите…
Виноградов встал и провел рукой по лицу. Его сердце сжималось в тоске.
— В белом, в красном, в зеленом… — говорил он, идя к дверям.
Надежда догнала его. Она держала его за руку и старалась заглянуть в лицо. Он отворачивался и говорил:
— Спокойной ночи, я пойду спать.
— Поцелуйте мне руку, — с необычно капризной миной произнесла она.
Виноградов не удивился и почтительно поцеловал кончики ее пальцев — в первый раз за все знакомство с Надеждой. Он медлил уйти и точно ждал чего-то, боясь задать последний вопрос. «Скажи сама», — говорил его взгляд.
— Ну что? — шутливо протянула она. — Что еще?
— Я все понял, — медленно сказал Виноградов, — я понял, почему у вас с самого начала сияли глаза. Это был не опыт, не случайность, не сон. Вы обожгли себе крылышки. Вам кажется, что вы любите его.
— Он колдун, — сказала Надежда смеясь.
— Да? — неопределенно переспросил Виноградов и медленно, не оборачиваясь, с холодеющим сердцем пошел к себе.
Глава девятая
Потянулись странные дни. Дни удесятеренного любопытства, удесятеренной едкой тоски и борьбы с собой. Поспешно впитывал Виноградов жизнь, точно десятками жаждущих уст. Жил за себя, за Надежду, за Нарановича, за Янишевскую, за профессора, за старика Тона, за гостей на журфиксах, за толпу молодежи на лекциях и докладах в различных аудиториях, которые посещал вместе с Надеждой. И минутами казалось Виноградову, что он никогда не успеет докончить какое-то слишком срочное дело, не успеет рассказать всем встречным и поперечным о том, как скучна и нелепа издавна налаженная, добропорядочная жизнь, не успеет предостеречь этого юношу, и этого лысеющего чиновника, и того суетящегося старичка, и вон тех смеющихся девушек с откровенно любопытными глазами от целого ряда бессмысленных, никому не нужных дел и шагов. Весь Петербург превратился для него в какую-то большую гостиную профессора Тона, и он приставал к людям на улицах, знакомился в театрах, в клубах, в музеях, на выставках, в вагонах трамвая, в магазинах и, в сущности, почти не жил на своей постоянной квартире у Тонов.
Завязалось бесчисленное множество связей и появилось бесчисленное множество хлопот. Виноградов ссорил и мирил людей, ликвидировал чужие дела, рубил гордиевы узлы, ускорял развязки и с опасностью для собственной жизни копошился в чужих назревающих нарывах. Приходилось ночевать в чужих домах, выслушивать исповеди, вырывать из рук револьверы и однажды даже посоветовать взяться за револьвер. Один раз с чужой сотенной бумажкой в кармане Виноградов поехал в клуб спасать от петли какого-то мелкого растратчика и выиграл для него две тысячи рублей. В другой раз чья-то жена, рассердившись на неуместное посредничество Виноградова между нею и мужем, запустила ему в голову лампой и с дворниками выбросила его из квартиры вон. Бывали ссоры с родителями из-за детей и с детьми из-за родителей. Бывало говорение правды в глаза где-нибудь в ресторане или приставание с вопросами где-нибудь на площади, кончавшееся бурными объяснениями и протоколом в участке. В общем, шумно, бестолково, кошмарно и скандально. Чужие приезды и отъезды, свадьбы, разводы, неожиданные смерти, чужие аппетиты и страсти, замыслы и увлечения и своя собственная, все нараставшая неудовлетворенность и тоска создали вокруг Виноградова необычайно пестрый бытовой букет. Влюбленные офицеры, разорившиеся торговцы готовым платьем, забитые чиновники, катящиеся по наклонной плоскости ученицы драматических курсов, изобретатели, книгоиздатели, раскаявшиеся провокаторы, нечаянные бомбисты, угнетаемые кухарками генералы, начинающие композиторы, проворовавшиеся судебные приставы, всякого рода агенты и комиссионеры — все то неожиданное, хитросплетенное, не сливающееся и в то же время живущее в теснейшем соседстве, чем так богат Петербург, точно побежало в раскрытые объятия Виноградова. Из фразерствующего чуть-чуть свысока «проповедника новых отношений» он превратился — как сам говорил про себя в шутку — в мелкого ходатая по чужим делам. Швейцару тоновского подъезда, дворникам и лакеям стоило немалых усилий отваживать от квартиры лезущих отовсюду людей.