Выбрать главу

Я вспомнил применявшуюся казаками Дениса военную хитрость, настолько простую, что во время чтения, вероятно, никто из нас не восхищался ею. Но, кажется, это был единственный способ для отряда Ковпака вырваться из безнадежного положения.

Нападая в конном строю на обозы и колонну отступающей французской армии, Давыдов всегда назначал место сбора своим казакам в стороне от главной дороги. Обычно это было село всего в двадцати - тридцати километрах от тракта. Лихие налеты давыдовских партизан вносили панику и смятение в ряды врага и чаще всего кончались полной победой. Но в пылу боя люди увлекались. Нарвавшись небольшой группой на сопротивление большой группы французов, еще не потерявшей боеспособность, Давыдов иногда оказывался лицом к лицу с угрозой полного разгрома отряда. Тогда перед Денисом Давыдовым было несколько тысяч пехоты и кавалерии, способных не только отразить удар нападавших партизан, но и преследовать и уничтожать их. Часто это были ветераны наполеоновской гвардии в высоких медвежьих шапках. От этой гвардии, по словам самого Давыдова, отскакивала казачья удаль давыдовских партизан, как горох от железного щита. И вот в такой опасный миг раздавался условный свист, и по этому сигналу казаки рассыпались во все стороны - кто куда. Преследование прекращалось, окружение становилось невозможным, так как противник таял, поодиночке скрываясь в лесах, болотах. А через сутки отряд вновь собирался в условленном месте.

- Только давыдовским маневром можно вырваться из цепких лап Кригера. Надо разбить отряд на пять-восемь групп, во главе их поставить доверенных и опытных командиров. Прорвавшись в одну ночь всем отрядом в одном направлении, рассыпаться во все стороны. Расходиться на юг, на север, на запад и восток. Распылить внимание и силы врага. А затем, через две недели, ну, месяц в крайнем случае, собраться в условленном месте. Как думаешь, старина?

Базыма недоверчиво покачал головой.

- Так-то оно так. Но это тебе не французы... И не леса Смоленщины... И не зима 1812 года.

Мы задумались. И снова, подвергая сомнению только что возникший план, я почти реально услышал скрипучий голос Ковпака: "Добре було тоди Давыдову, его авиация не чипала".

Обдумал еще раз план в деталях.

- Нет, другого выхода нам не найти.

- Ну, ладно. Пойдем к комиссару, - и Базыма аккуратно сложил карту, сунул очки в очешницу и, кряхтя, стал карабкаться из ямы.

Руднева мы нашли на вершине Синички. Так же, как и высота 1713, она была увенчана огромными гранитными скалами. Как будто дети великанов, играя, натаскали их, рассыпали огромными пригоршнями эту небесную гальку на верхушке заросшего травой муравейника и назвали ее именем маленькой птички - синички.

Комиссар лежал на скале. Подложив обе руки под голову, он молча глядел на небо. Там кружились "мессеры".

Базыма кашлянул.

- Тут дед-бородед кумекает насчет давыдовского маневра. Не пойму я, Семен Васильевич, но что-то в этом деле есть.

Комиссар молча кивнул головой.

Базыма по привычке расстелил карту, пододвигая ее к Рудневу. Тот отстранил ее рукой:

- Погоди, не надо, - и затем ко мне: - Я говорил с командиром. Он почти согласен. Ну, давай! Что ты придумал?

Не дав мне кончить, Семен Васильевич, как только уловил смысл предложения, перебил меня:

- Нет, только не это. Рано еще, - с болью сказал он и крепко сжал ладонями голову. По лицу его мелькнула тень.

Солнце светило ярко. По склону Синички захлопала очередь скорострельного пулемета. "Мессеры" прошли один за другим, обстреливая оборону.

- Уходите! Не демаскируйте меня!

- А как же с маневром? - кашлянул Базыма.

- И ты тоже, - покачал головой комиссар. - Ну ладно. Перед вечером соберем командиров, посоветуемся. Ступайте.

Совещание было созвано наспех за час до захода солнца. Базыма сказал мне и Войцеховичу:

- Разведчики все-таки нащупали лазейку. Появилась надежда выбраться.

- Это из окруженной плотным кольцом врага Синички? - удивленно спросили мы.

- Надежда призрачная, конечно. Но все же есть.

Уже вытянулась часть колонны. Теперь это был уже не грандиозный обоз, а просто шедшие гуськом вооруженные люди, нагруженные до предела мешками, ящиками, тяжелым оружием и боеприпасами, с карманами, битком набитыми кореньями, грибами, горькими горными ягодами.

На совет собралось человек двадцать с лишним - командиров батальонов и отдельных рот. Тут были комиссары, начальники штабов батальонов и политруки. Они молча выслушали несколько слов Ковпака, в которых командир осторожно предупредил подчиненных о том, что положение наше становится все хуже.

Слово взял Руднев. В двух словах охарактеризовав маневр, он сказал:

- Вы уже знаете это предложение. Я думаю, что оно нам сейчас не подойдет. Может быть, там, впереди. Еще есть время. Не все исчерпано.

Командиры видели, как больно комиссару идти на этот крайний шаг. И даже те, кто в душе был согласен со мной, молчали. И я промолчал. Почему - не знаю. Вероятно, из чувства долга и уважения к авторитету комиссара. А также и потому, что понимал: такие совещания на войне командование созывает только для того, чтобы проверить себя. Решает же оно все-таки единолично. А решение уже было принято. И подумал: "Трудно преодолеть престиж двух генералов, если ты всего-навсего подполковник... да и то интендантской службы", и, вынув карту из полевой сумки, я молча поковылял в свой блиндаж времен первой мировой войны. Вначале была обида. Затем я и сам не заметил, как она сменилась гордостью за комиссара. И я понял: он боялся гибели боевого коллектива, с таким трудом и любовью сколачиваемого им и Ковпаком вот уже на протяжении двух боевых лет войны. И, сознавая, что этой последней меры не избежать, он (я и сейчас убежден, что Семен Васильевич по-своему был прав в тот день) думал: "Неизбежно, но рано!" Сделать еще одну попытку разбить врага одним общим ударом и вырваться из клещей Кригера всем боевым отрядом.