44
Перед вечером стало ясно, что нашей группе не удастся наладить связь ни с Ковпаком, ни с Рудневым. Разведки и связные возвращались, не напав на их след. Я провел перекличку командиров и выяснил, что со мной до четырехсот партизан. Из них не менее пятидесяти раненых. Перебазировавшись километров за пять на соседнюю холмину, мы остановились лагерем. Без проводников очень трудно было ориентироваться. Где-то вблизи бродили немцы. Рядом же паслись стада. Активных намерений противник пока не проявлял. Надо было во что бы то ни стало найти своих, пока не поздно.
В половине второго дня пикеты привели старого гуцула. Широкоплечий, с большими мозолистыми руками, в бараньей шапке, надвинутой на хитрые глазки, он походил на полтавчанина. Несколько километров отделяли Белую Ославу от Делятина и Карпатских гор. Но тип гуцула был уже другой. Передо мной стоял не горный, поджарый, с впалой грудью и землистым лицом гуцул, а украинец-степняк.
- Мыкола Струк из Бялой Ославы, - загудел он басом.
На вопрос: "Есть ли немцы в вашем селе?" - сразу закивал утвердительно головой:
- Есть, пане, есть. Полно село. Как прошли вчора утром ваши "колпаки", следом за ними немцы ворвались. Восемьдесят два человека наших гуцулов упало от ихних пуль. Вижу я такое дело и говорю старухе: "Чем имею я от немецкой пули свою жизнь кончать, пойду лучше в лес. Может, я нашим хлопцам-колпачкам сгожусь".
Дальше он стал говорить прибаутками. Я смотрел на него и думал: верить или не верить? Все это как будто и так, ну а если он подослан врагом?
Поговорил с Матющенкой.
- Искушение большое, - сказал Федот Данилович. - Пожалуй, только при помощи этого проводника удастся связаться с Ковпаком.
Я подошел к старику и завел разговор издали. Прищурив хитрющие глаза, дядько Мыкола сказал:
- Я разумею, що хочет от меня пан начальник. Я знаю, что вам треба. Но прежде хочу говорить с вами на четыре ока (он говорил: "на штыри ока"), - и оглянулся, подмигнув на часовых.
- Ну, давай на четыре ока.
Мы отошли в лес.
- Я понимаю пана начальника. Можете, що хочьте со мной робыть, но до немца я не пойду. Я знаю, куда пошел пан Ковпак. И выведу вас. А щоб вы не сомневались, я расскажу вам про себя такое. Есть у Мыколы Струка три сына, самого меньшего тем летом герман до его дейчланда на шахты погнал; серадущего сына недавно полицаи забили, а старшего сына еще до войны в Армию Красную призвали. Вот его портрет.
Старик снял шапку и, порывшись в подкладке, показал фото сержанта, стройного и подтянутого, сфотографированного на фоне гор.
- Прочитайте, що написано на этой карточке, - улыбнулся Мыкола Струк.
На обороте значилось: "Сержант Иван Струк, апрель 1941 года. Город Гори Грузинской ССР".
Вытерев шапкой набежавшую слезу, старик говорил:
- Рассудите сами, как мудрость ваша. Служит старший сын Мыколы Струка в городе Гори, на Кавказе. А теперь сами решайте, можете вы мне верить или нет.
Он поднял на меня свои умные глаза, полные слез. Я понял по глазам старика, что привело его к нам.
И я не колебался больше...
45
Вечером того же дня вернулась разведка, предводительствуемая Струком. Она вывела нас по горному кряжу к головному отряду, стоявшему в лесу под названием "Урочище Черный поток".
Немцы не трогали Ковпака второй день. Люди отдыхали.
Я отрапортовал командиру, лежавшему у костра. Он выслушал меня полулежа на земле. Сзади стояли Базыма и остальные штабники.
- Ладно, ступай, - устало сказал Ковпак.
Я подошел к Базыме и тихо спросил:
- А где комиссар?
- Так вин же с тобой, Петро, - хрипло сказал Сидор Артемьевич.
Я взглянул на Базыму. Начштаба, охватив левой рукой тонкую грабовину, смотрел на меня в упор, не моргая.
- Как со мной?
- С тобой, говорили хлопцы! - крикнул Ковпак.
- А я думал - с вами, - с ужасом, начиная понимать, какое лихо стряслось над нами, прошептал я.
Ковпак рывком подошел ко мне.
- Ты що мелешь? Говори толком! - вдруг вспыхнул Ковпак.
Только в первый раз за полтора года он говорил эти гневные слова шепотом. Я почувствовал, что он держит меня за шиворот и трясет и ругается умоляюще и безнадежно.
Затем, отпустив меня, командир зашагал прямо мимо костров, мимо бойцов и скрылся в лесу.
- Нет комиссара с нами, - шепнул мне Базыма.
Я много видел горя на своем веку: остался трехлетним мальчуганом без отца; на моих руках, когда мне было всего двенадцать лет, умерла мать. Я видел скорбь людей в жизни и изображение ее на полотнах мастеров, но лицо Григория Яковлевича, освещенное догоравшим костром, врезалось мне в память на всю жизнь. Теперь уже не было надежды. "Комиссара нет с нами..." - говорили глаза, морщины, губы Базымы. "Нет Семена Васильевича! Нет!"
Но отряд был жив. И надо было жить, бороться, двигаться дальше.
Как все эти два года, прошедшие в тылу врага, верный своим привычкам Базыма записал в памятную книжку: "Как выяснилось впоследствии, противник до 24.00 3.8.43 с направления гор. Делятин и Коломыя в районе села Ослава Белая подбросил живую силу на 96 автомашинах, общей численностью до 1000 человек, где и занял оборону. Данные такой обстановки для командования в/части были совершенно неожиданны.
В бою 4.8.43 пал смертью храбрых комиссар 4 СБ т. Шульга и пропал без вести комиссар в/части генерал-майор т. Руднев Семен Васильевич.
Всего в бою под Делятином и в самом городе уничтожено солдат и офицеров противника 502 человека, автомашин - 85, танков - 2, мотоциклов - 3, велосипедов - 2, складов - 2, гараж - 1, железнодорожных станций - 1, железнодорожных эшелонов - 1, железнодорожных мостов - 2, шоссейных мостов - 3. Взято трофеев: минометов - 2, станковых пулеметов - 5, ручных пулеметов - 10, винтовок - 15, пистолетов - 35, патронов - 11 000".
Но это писалось для истории, потому что жили и боролись мы для будущего. А в настоящем снова и снова перед командирами вставал вопрос о военной хитрости. И уже без всякой подсказки с моей стороны многими овладела мысль о давыдовском маневре. Мы с Базымой, как бы боясь потревожить память комиссара, не упоминали о нашем плане ни единым словом. Но мысль упорно возвращалась к тому же. Сказав первое слово, Григорий Яковлевич замолк. Мне казалось, он вспомнил лежащего на спине с закинутыми под голову руками Семена Васильевича и тень самолета на его лице и крик душевной боли: "Нет, не это, только не это!"