В конце недели Эзра заглянул снова. На сей раз ругая за опоздание местный пароходик. И хоть сам он никогда и никуда не плавал, тем не менее неукоснительно следил за расписанием. Западный опоздал на три дня.
— Нету в мире никакого порядка, — брюзжал он, — людям подолгу приходится пароход ждать. Медсестра Финли наверняка не поспеет туда, где ее ждут.
— Медсестра Финли? Айрис?
— Ну да. Видел я, как она садилась на пароход.
— Куда же она отправилась?
— Да вроде насовсем смотала удочки. С тюками и чемоданами.
— А с нами даже не простилась… — проговорила я с удивлением и печалью.
— Так и со мною тоже, хотя я к ней и захаживал, — сказал Эзра.
Значит, Айрис уехала, ничего никому не сказав и даже не дождавшись вечеринки с картами, чтобы все пожелали ей счастливого пути. Уезжавшие через неделю Дуг и Марджери были задеты тем, что Айрис не зашла к ним попрощаться. Своего нового адреса она никому не оставила. Даже семейство Дрейков, уехавшее как раз на той неделе в Англию на конференцию рыбопромышленников, не знало, куда именно направилась Айрис. Правда, Роджер Биллингс установил, что не в Сент-Джонс.
Поползли всякие слухи, почему Айрис уехала так внезапно, не сказала никому, куда едет. Не знал об этом даже больничный дворник, который поднес ей к пристани вещи. Может быть, знал Виктор Мосс, но, даже если знал, никому об этом не проговорился.
Через два месяца, в начале июня Айрис не стало. Скончалась она в небольшом городке на севере Манитобы — покончила жизнь самоубийством. Она работала там районной медсестрой, лечила индейцев. Ее обнаружила вторая медсестра, забеспокоившись, что Айрис не вышла на работу. Она ввела себе сильную дозу какого-то наркотика. Она и из жизни ушла как истинная медсестра: точно знала, сколько надо лекарства, чтобы убить себя. Айрис оставила записку, но никто из ее друзей в нашем поселке так и не узнал, что в ней было.
Люди, которым она отдала столько сердца, оказались удивительно скупы на проявление своих чувств. О ней невозможно было говорить громкими словами. Барбара и Фримэн обсуждали только то, как она ушла из жизни. Роджер Биллингс просто процитировал из учебника статистику самоубийств. Девочкам Дрейки не сказали, что Айрис покончила жизнь самоубийством, и те поверили, будто она умерла от какой-то инфекционной болезни.
Виктор Мосс решил на некоторое время уехать. Сказал, что уже лет пятнадцать не был в отпуске. Надо свозить Глиннис к родственникам в Уэльс. Все эти годы она почти не выходила из дома.
Наши соседи по Собачьей Бухте, узнав о смерти Айрис, отнеслись к этому так же, как к нашему общему несчастью. Обычный поток посетителей резко сократился. Иногда только заходила Дороти Куэйл, да и то одна, оставив дома своего непоседливого братца Лероя и смешливую сестричку Сьюзи. Дороти все еще мечтала стать медсестрой, но теперь ей пришлось задуматься, почему человек, так многого достигший в жизни, вдруг решил умереть.
Одновременно лишиться Айрис и расстаться с Макэкернами оказалось для нас вдвойне тяжело. Теперь мы познали, насколько ограничены наши возможности в таком обособленном месте, как наш поселок. Те, с кем мы тесно подружились, все-таки нас покинули. Новая медсестра была полной противоположностью Айрис: угрюмая, она постоянно жаловалась на жизнь, и главной ее заботой было уехать отсюда как можно скорее. А новый полицейский оказался холостяком и тоже весьма хмурой личностью. Мы общались с Биллингсами да время от времени — с Дрейками, но это удовольствия не доставляло.
Мрак и холод окутали нас вместе с июньским туманом, когда мы ждали на пристани величественный старый «Бакальё». Мы решили, что на некоторое время нам надо отсюда уехать, и вот мы отправились в отпуск на материк — в те далекие края, которые находятся к западу от паромного причала Порт-о-Баска и которые для всех жителей Ньюфаундленда ассоциируются со всей остальной Канадой.
21
— Так, значит, вы уезжаете, Клара? — Минни Джозеф неслышно, как кошка, возникла из тумана, когда мы ждали на пристани пароход.
— Отдохнуть, Минни, — ответила я. — Навестим родных и друзей и через месяц обратно.
— А скажи-ка, милая, в Торонто вы не заглянете?
— Заглянем.
— Наша Мэри туда уехала. Как раз на старое рождество. И я так скучаю по ней! Как было бы хорошо, если б вы ее навестили. У меня тут на бумажке адрес записан, — она вытащила из кармана листочек.
— Конечно, Минни! Обязательно навестим.
Когда корабль отчалил, время было уже близко к полуночи. Всю ночь противотуманная сирена жалобно выла. Прибыли в Порт-о-Баск в восемь утра, как раз вовремя, чтобы успеть на паром «Уильям Карсон». Во время шестичасового пути до Новой Шотландии туман рассеялся, и к тому времени, когда мы добрались до аэропорта в Сидни, небо стало совсем ясным и можно было отчетливо видеть идущий на посадку «Вэнгард» канадской авиакомпании. Рейс был местным, самолет делал посадку в семи городах, и закончился этот утомительный перелет, когда в Торонто была уже полночь. Что поделаешь, это единственный «прямой» рейс между провинциями Атлантики и центральной Канадой. Из самолета мы вышли помятые и измученные, но гордые тем, что удалось преодолеть расстояние от нашего поселка до Торонто всего за двадцать девять часов. В худшую погоду на это могло бы уйти и три-четыре дня.
Было уже два часа ночи, когда по бетонированному полю аэродрома мы подошли к почти пустому зданию аэропорта. Жара влажным полотенцем обволокла нас. Днем температура воздуха была за тридцать градусов, и неподвижный ночной воздух почти не охладился. Мы ведь теперь на юге Онтарио, где растут персики, виноград, помидоры и табак, где летом надевать пальто нет надобности. И это Торонто, где мы просто взяли наш багаж и вышли на улицу, причем нам и в голову не пришло искать вокруг знакомые лица. Уже в такси я подумала: что почувствует, как поведет себя в ночном калейдоскопе машин, шоссейных дорог и чужих лиц тот, кто впервые попал сюда? Мы ехали со скоростью миль сорок в час — по современным меркам медленно, но вчетверо быстрее, чем я привыкла за последнее время. Снова я ощутила непривычную скорость.
Мы ехали, и я, как никогда раньше, разглядывала дворики домов, мелькающих вдоль шоссе. Раньше ни деревья в цвету, ни зеленые лужайки с клумбами анютиных глазок и ноготками перед домом не привлекали моего внимания. Кругом стандартные приметы городского быта: садовая мебель, кабинки летних душей, бассейны-лягушатники для детей. Все так непохоже на то, что совсем недавно нас окружало. Я постаралась взглянуть на все это глазами человека, который впервые в Онтарио, — глазами моих соседей из Собачьей Бухты, тех людей, для которых рыбацкие лодки или причалы были повседневностью, которые искренне изумлялись, зачем мне приспичило такое фотографировать. Интересно, как бы они отнеслись к этой бесконечной веренице разновысоких коттеджей с аккуратными лужайками? Поразили бы их воображение широкие, в четыре полосы, автострады, которые даже ночью забиты несущимися автомобилями?
На несколько недель мы погрузились в городскую жизнь. Смотрели фильмы в кинотеатрах с кондиционером, где были не скамьи, а кресла со спинками. Смотрели телевизор. Сходили к зубному врачу, подлечили зубы. Я купила кое-что из одежды и постриглась. Бродила по заманчивым магазинам — которые теперь назывались «бутик»[19] — наполненным всякой всячиной из Индии, Дании или Италии — стран для меня экзотических. Мы обедали в греческих и венгерских ресторанчиках, я видела бесконечные толпы покупателей и студентов на Блор-стрит. Торонто не казался мне теперь нудной классной дамой, какой представлялся в студенческие годы, десять лет назад. Я досыта впитывала городскую жизнь.
Тем не менее она мне скоро наскучила. Я стала думать о том, что делается там — дома, где остались люди, чья жизнь стала частью моей жизни. Перешла ли Дороти в следующий класс? Много ли рыбы идет в сети Эзры и Чарли? Посадила ли, как всегда, тетушка Тиль картофель на своем огороде? Как поживают дети Пойнтингов? Всех их — детей, бабушек и собак — мне захотелось поскорее увидеть. Я даже стала скучать по тамошним туманам.