Когда выдавалось свободное время, Айрис частенько захаживала к Дрейкам и возилась с их девчушками — Миген, Нэнси и Элизабет. Учила их шить, печь сладкое печенье. Не исключено, что Фримэн с Барбарой принимали ее не иначе как служанку-приживалку, но Айрис в их доме ощущала тепло семейного очага, чего ей, видно, так не хватало.
Однако, как бы дружески мы с Айрис ни беседовали, как ни приятно мне было ее общество, мне так и не удалось сойтись с ней поближе. Так и не удалось разгадать, откуда в ней эта фанатическая жажда помогать другим, принося в жертву себя, собственные желания.
4
Всего лишь один человек в Балине мог бы в известной степени соперничать с Дрейками в смысле достатка и общественного веса. Это был живущий здесь и состоящий на службе отдела периферийного здравоохранения доктор Роджер Биллингс. Как и Айрис, доктор родился в Англии, которая издавна оснащала больницы Ньюфаундленда медицинским персоналом. Но если Айрис жила скромно, доктор и его жена, напротив, любили размах. В то время как Айрис довольствовалась двумя комнатками при больнице и из имущества имела лишь самое необходимое, доктор и его супруга Джейн занимали целый особняк, предназначенный для местного пункта здравоохранения.
Этот дом был построен в 1909 году семейством Ледрю, местных торговцев, которые, сколотив в Балине за годы правления их династии приличный капиталец, вернулись на родину предков — Нормандские острова. Эти потомки уроженцев острова Джерси,[4] двести лет державшие в руках всю торговлю здесь, на побережье, были последними из английских хозяев, покинувших эту землю. Они уехали, а правительство откупило особняк в эдвардианском стиле, чтоб поселить в нем врача. Коренным жителям Балины не по средствам жить в подобном особняке, к тому же и не привыкли они к таким хоромам. Однако сам дом не был лишен привлекательности. Он красиво стоял на вершине холма, сверху открывалась дивная панорама океана. Высокий нижний этаж, дверные притолоки, подоконники и плинтусы были покрыты изысканной резьбой.
Внутреннее убранство представляло затейливую смесь меблировки английского замка и обстановки канадского охотничьего домика. Пухлая тахта покрыта оленьей шкурой, оставлявшей на одежде короткие жесткие волоски. Мягкие сиденья двух кресел с подголовниками были сплошь изодраны когтями двух сиамских кошек. Красного дерева кофейный столик времен королевы Анны вечно завален медицинскими рекламными изданиями — эти глянцевые брошюрки изо дня в день наводняют почтовый ящик любого врача. Когда-то я считала пределом мечтаний иллюстрировать именно их, потому что они славятся высоким оформительским уровнем. Однако, к моему удивлению, Роджер оказался совершенно невосприимчив к такого рода шедеврам, в результате все это богатство сжигалось в камине.
Этот камин с деревянной рифленой панелью был истинным украшением разностильной гостиной. Джейн все собиралась заменить каминную облицовку в ионическом стиле на декоративный дымоход, который хотела сама выложить из камня. Отец ее был архитектором, и она считала, что это дает ей право демонстрировать и собственные архитекторские навыки. Высокая, худощавая, Джейн была женщиной своеобразной, ходила вприпрыжку, длинные черные волосы обычно заплетала в косу. Обладала неистощимым запасом энергии, то и дело что-нибудь придумывала. Когда мы впервые пришли к ним в дом, Джейн принялась показывать, что сделано ее собственными руками. Сначала смастерила кухонные полки. Через год построила курятник. Еще через год, когда кур поели, Джейн соорудила псарню и развела гончих. Поджарым, гладкошерстным собакам сурово приходилось под ветрами Атлантики, и на них надевали теплые попонки. Потом Джейн перекрасила стены в доме, сама и колер подобрала необычный — горчично-желтый.
Собственная внешность, казалось, ее не волновала. Думаю, что весь свой гардероб, состоявший из «вязанок» и «плащовок» и неизменных жокейских бриджей, она приобрела, еще когда жила в Англии, лет десять назад.
Самой уютной комнатой в доме была, пожалуй, кухня, где суетились две служанки; их комната располагалась как раз над кухней. Они с утра до вечера готовили еду, наводили порядок в доме и пестовали пятилетнего Стивена, единственного отпрыска Биллингсов. Кроме двух служанок, в доме был еще постоянный слуга Джейкоб, который чистил конюшню (спроектированную самой Джейн) и холил двух верховых лошадей и маленького пони.
Роджер, как и его жена, тоже был не чужд увлечений. На ломберном столике в гостиной стоял не до конца собранный им приемник-коротковолновик. А кроме того, хозяин дома был знатоком вин; при случае он заказывал вина ящиками из Сент-Джонса. Раз как-то, спустившись с Роджером в подвал помочь что-то оттуда достать, Фарли стал свидетелем еще целой серии увлечений хозяина дома. В подвале оказались: недостроенная лодка-каяк, над которой Роджер трудился в зимние месяцы, нераспакованный акваланг, лыжи с лыжными ботинками — бесполезные в этих краях, где сплошь скалы, а ветер швыряет снег прямо в лицо.
Роджер с Джейн по-прежнему считали Ньюфаундленд английской колонией, Канады для них будто и не существовало. Очутились Биллингсы здесь (а не в Африке, куда Роджера также звали) только потому, что тут больше платят. По всей вероятности, оставаться здесь насовсем в их намерения не входило. Ждали, когда сыну исполнится десять, чтобы отправить его «на родину», в приличную школу.
Стивен, маленький крепыш, изъяснялся на местном диалекте, так как по большей части общался с постоянно меняющимися служанками и бегал по домам сверстников. Он был одновременно и дитя здешних мест, и сын своих родителей. Случайно ли, намеренно ли, но ему была предоставлена полная свобода. То ли Биллингсы полагали, что ребенку надо все позволять, то ли, как истинно привилегированные британцы, просто передоверили воспитание сына слугам, которым платили жалованье.
Сначала нас потянуло к Биллингсам; мы подумали, раз они, как и мы, нездешние, нас должно что-то объединять. Но мы ошиблись: их образ жизни оказался столь же чужд нам, сколь наш был чужд местным жителям. Хоть коренное население и продолжало относиться к нам дружелюбно, добрососедски, хоть нам всегда и во всем оказывали помощь, между нами и здешними жителями существовала по-прежнему заметная дистанция. Почему-то ко мне местные женщины относились с опаской. Стоило мне заглянуть к кому-нибудь на кухню, разговор тотчас обрывался и на меня устремлялись настороженные взгляды. Мужчинам, более привычным к чужой публике, легче оказалось сойтись с Фарли. Они перекидывались шутками-прибаутками, непринужденно болтали о погоде, о рыбной ловле. Но все же мы понимали, что и мужчинам, и женщинам Балины пока очень не просто привыкнуть к нам, таким не похожим на них ни своими манерами, ни образом жизни. И если мы хотим сойтись с кем-либо поближе, придется искать среди себе подобных, среди тех, кто, как мы, приехал сюда издалека.
С четой Макэкерн нам повезло больше, чем с Биллингсами. Дуг Макэкерн, капрал канадской конной полиции, оказался единственным полицейским на сотню миль в округе при населении около четырех тысяч. Ему и его жене Марджери не было и тридцати, они жили при местном отделении полиции — от дома Биллингсов прямо по дороге и за угол. Рыжеволосый, веснушчатый громадина Дуг родился в небольшом городке на острове Ванкувер и до того момента, как его призвали, нигде дальше Ванкувера не бывал. Сперва Дуга назначили полицейским в Форчун, поселок на Ньюфаундленде, побольше Балины, который связан с другими районами шоссейной дорогой, там Дуг встретил Марджери, и они поженились.
Это была симпатичная пара, не чопорная, не заносчивая. Высоченная, под стать мужу, Марджери была женщина спокойная, добродушная. Всегда рада гостям — в момент у нее уж и чайник кипит, и сама она потчует гостей своим печеньем. Жизнь Дуга в Балине явно противоречила известной песне про безрадостную долю полицейского. Свою работу он любил, хотя особых хлопот ему не выпадало. Ньюфаундленд пришелся Дугу по душе; в отличие от многих его предшественников Балина ему нравилась. Дуга вполне устраивало, что преступность здесь низкая.