Только наш неутомимый почтмейстер приступил к рассказу про вчерашний «вечерок» в зале Унитарианской церкви (он посещал все сборища с вселенским беспристрастием), как раздались звуки аккордеона. Оказывается, на видном месте, на стуле, расставив длинные ноги, сидел аккордеонист с обветренным лицом рыбака. Стоило аккордеону зазвучать, после того как его хозяин надел на плечи ремни, в центр зала нестройным шагом вышли несколько человек — старики и молодежь, — вышли и застыли неровным полукругом. Невеста с женихом степенно сошли со своего возвышения, тоже встали в полукруг, за ними и родители новобрачных. Круг замкнулся. Аккордеонист притопнул ногой, и полилась музыка.
Танцоров оказалось шестнадцать. Никто не выкликал фигуры, да этого и не требовалось. Все до единого, даже самая маленькая, девчушка лет двенадцати, прекрасно знали, что за чем следует. Танец был запутанный, длинный, я внимательно следила, стараясь запомнить все фигуры. Аккордеонист выводил однообразную, гипнотически монотонную мелодию, она несколько столетий назад перелетела через океан и с той поры почти не изменилась.
— А в заливе Форчун совсем не так пляшут, — прокричал мне в ухо мистер Ходдинотт, когда вихревое вращение пар ознаменовало конец танца.
— В самом деле?
— Ну да! В Гендерсоновой Бухте, откуда я родом, сперва четыре раза ходят кругом, а уж потом на пары разобьются. Вот в Теренсвилле… я там первую свою работу на почте получил… значит, там сначала кружатся, потом расходятся, а после…
Его пояснения заглушили взрывы смеха и аплодисменты, предназначавшиеся исполнителям этого длиннющего танца. Танцоры разошлись по своим местам, но не прошло и минуты, как следующие шестнадцать образовали круг, и так продолжалось до тех пор, пока не перетанцевали чуть ли не все гости. Только тогда музыкант получил заслуженный отдых.
Я обратила внимание на то, что среди собравшихся почти полностью отсутствуют мужчины, и молодые, и постарше. Но это женщин не останавливало. Кончился хоровод, поставили пластинку с танцевальной музыкой, и женщины принялись весело отплясывать друг с дружкой или с мальчишками, а иным удавалось подцепить и настоящего кавалера.
Около полуночи, когда мы с Фарли уже собрались уходить, дверь в конце зала внезапно распахнулась, и с улицы ввалилась толпа мужчин. Кое-кто в этой шумной компании был явно под градусом. Все обернулись на шум, даже женщины, занятые на кухне, выглянули в зал. Среди прибывших я сразу узнала Гарлэнда Пойнтинга. Нерадивый Гарлэнд, который, будто сказочный дух, то возникал, то снова исчезал неведомо куда, был сам на себя не похож. Куда девался его колючий, угрюмый прищур? Гарлэнд веселился от души и хохотал во весь рот, так, что видно было, скольких зубов у него недостает.
Пришедшие с необычайным усердием принялись выписывать невообразимые па, спотыкаясь, едва не падая с ног и распихивая танцующих. Но никто на них не сердился, на подгулявшую компанию все поглядывали со снисходительной улыбкой, дети хихикали и прыскали в кулак.
— Видать, только что от Кендэлов, — сказал, посмеиваясь, мистер Ходдинотт.
В доме у Кендэлов мужское общество поселка собралось, чтоб отметить праздник кое-чем покрепче «запеканочки». Туда-то и пошли наша бутылка рому и мятный ликер, а также и все прочее, чем удалось разжиться в домах Балины, откуда до ближайшей винной лавки порядка шести сотен миль. Набравшись и расхрабрившись, гуляки направились в Приходский зал — потанцевать, побалагурить, пофлиртовать с соседками.
Гарлэнд ринулся вперед, подхватил какую-то толстуху в переднике поверх платья — она только что обносила гостей свадебным тортом. И давай ее кружить, неуклюже притопывая и гогоча, в какой-то немыслимой кадрили. Фартук развевался, толстуха смеясь вырывалась.
— Да будет тебе, матушка! — гремел Гарлэнд. — Передо мной ни одна бабешка не устоит!
Ко мне подскочил балагур из той же компании. Подхватил, не глядя на то, что я в шубе и в теплых сапогах, завертел, закрутил, пару раз чуть не отдавив мне ногу, то и дело норовя врезаться вместе со мной в толпу зрителей. И пошло веселье, и видно было, это затянется надолго. Наверняка свадьбе гудеть всю ночь. А потом все повалят в дом к жениху или еще под какой-нибудь гостеприимный кров.
Но с нас хватит. Фарли пишет книгу, ему надо работать, нельзя расслабляться, а значит, балагурить всю ночь нам ни к чему. Фарли хорошо работалось именно в зимнюю пору, ритм нашей жизни и в этом не совпадал с местным. Для здешнего люда зима — время отдыха и веселья.