Я И БЕРТА
На мне — синий больничный халат с широким поясом. Пока я в больничном халате, никто не скажет, что я кузнец, ежедневно простаивающий по восемь часов у огня. И уж совсем никто не догадается, что иногда я работаю даже по десять часов. И когда возвращаюсь домой, у меня уже нет сил помыться, я сразу же ложусь, кое-как раздевшись. А сейчас я в больничном халате. Рядом со мной лежит какой-то учитель, но никто не различит, где кузнец, а где учитель.
Берта тоже ничего не знает.
С Бертой я познакомился в больнице. Помню, как однажды сказали, что появилась новенькая. Больные, толпившиеся от скуки, обрадовались поводу развлечься и стали гадать, чем она может быть больна. Какая-то женщина с длинными волосами сказала:
— Распутную жизнь, должно быть, вела.
И все отправились поглядеть на новенькую. Я сразу же представил ее себе. Конечно, она среднего роста и с голубыми глазами. Хотя, возможно, рост у нее не средний. Да и глаза, может быть, не голубые. Но мне просто хотелось видеть ее такой. И я пошел со всеми.
В приемной ее не было, в бане сказали, что она только что отсюда ушла. Наконец вереница больных настигла ее в коридоре.
Девушка остановилась. Она смотрела на нас испуганно. Это заинтересовало больных еще больше, и они обступили ее тесным кольцом.
Она была высокого роста, с черными глазами. Меня это удивило.
Все продолжали с любопытством ее разглядывать. Девушка совсем растерялась. И тогда женщина с длинными волосами решила, что ее предположение оправдалось. Она сказала стоявшей с ней рядом подруге:
— Видишь, покраснела…
Я ушел к себе в палату. Гурген встретил меня с широко раскрытым ртом. Если он так широко раскрывает рот, значит ему весело.
— Мой отец покупает «шевроле».
И он страшно удивился, что я никак не реагирую на его радость.
Однажды, когда я был в коридоре, я вдруг почувствовал, что кто-то остановился за моей спиной. Я обернулся. Это была наша новенькая. Не знаю почему, но я улыбнулся ей. Так уж получилось. И она тоже улыбнулась. Меня это смутило.
Сомнений быть не могло, ну конечно, она из богатой семьи. Это видно было хотя бы по ее манерам. Кто-то из моих предков в Александрии тоже был богачом. Жаль только, что его сейчас нет в живых, а мы уже давно стали бедными. Но все же я что-то унаследовал от этого александрийца. Я рассматриваю себя в зеркале, пока Гурген рассказывает о своем «шевроле». И вот только шрам на лбу выдает, что я рабочий. Но так или иначе, теперь мне в больнице не будет скучно. Я скажу Берте, что у меня отец фабрикант. И потом уж у меня будет о чем порассказать нашим ребятам. Один из них очень строен и широкоплеч, и за это его любят девушки. Но те девушки вовсе не похожи на Берту. А у меня плечи узкие, вон в зеркале видно. Да, не особенно широкие плечи.
Я вспомнил, что в прошлый раз улыбнулся ей. Это означало, что между нами состоялось какое-то знакомство. Теперь я могу опять улыбнуться ей. И я улыбнулся, когда снова встретил ее. Она тоже улыбнулась. И неожиданно мы разговорились. Мы стали говорить о крысах. Она очень боялась крыс. Невозможно было сомневаться, что она из богатой семьи. Я сказал ей, что в больнице нет крыс, а вот на заводе моего отца их сколько угодно. Одна даже укусила меня за палец. С ее лица сошла улыбка, она нахмурилась. Что и говорить, я соврал, и ей, наверно, это не понравилось. Какой уж я там богатый человек! Я просто кузнец, ежедневно простаивающий по восемь часов у огня. И с дочерьми богатых мне разговаривать не случалось.
Мы стали встречаться каждый день. И, конечно, не всегда говорили только о крысах. Однажды даже мы заговорили о любви. И вдруг — это, честное слово, получилось как-то случайно — мы взялись за руки. Мы даже могли поцеловаться. Ну конечно, могли. Но что за дьявольщина! Голова моя никак не наклонялась, будто все мышцы окаменели. В других случаях все бывало так просто. Может быть, это потому, что я кузнец, простаивающий по восемь часов у огня, а она дочь богатого? И вдруг я испугался. Я сообразил… Теперь я все понимаю. Но я буду молчать. Я ничего не знаю.
Грустный, я вернулся в палату. Гурген сказал мне:
— А знаешь, какого цвета «шевроле»?
— Нет…
— Темно-синего.
Через несколько дней Берта выписалась из больницы. Пройдет неделя, выйду и я. Мы договорились встретиться на углу ближайшей площади. На этот раз никто из больных не интересовался Бертой. Меня даже задело. Берта уходит, и никто этого не замечает. А женщина с длинными волосами равнодушно позевывает.
Гурген стал совсем невыносим.
А действительно, как было бы прекрасно, если бы и у меня был свой «шевроле». Не знаю почему, но мне хочется, чтобы он обязательно был синего цвета. Темно-синего. Я открыл бы широкую дверцу машины и сказал Берте: «Садись и облокотись на ручку». Если она облокотится на ручку, ее не будет трясти.