– По своим вещим снам знаю тебя и давно полюбила, но родную землю я люблю больше.
Уехал Кубагай ни с чем. А через три весны приплыл на плоту один. Пришел к Гуоне похудевший, печальный:
– Стал я как опустевшее поле, стою на восьми ветрах, и нет мне солнца без тебя.
– Я подарю солнце, если ты согласишься остаться здесь, – был ответ удаганки.
И Кубагай остался.
Так отец рассказывал дочери. Не вернулся к своим, не женился после того, как сгинула Гуона. Жил силой памяти о четырех подаренных женой веснах, полных искристого счастья. Такое и между истинно любящими редко на Орто случается. Потому, наверное, куцым оно оказалось. За все человек платит богам и духам, а за слишком щедрое счастье рассчитывается сторицей.
Возьми отец после молодую жену, может, дольше бы протянулось на Срединной земле его нежидкое еще дыхание. Повзрослев, Нарьяна видела, что хорошие девушки заглядываются на кудрявого Кубагая, и каждая не прочь стать его женою. Он и няньку Нарьяны, юную толстую Лахсу́, отослал от дочери рано по той же причине. Слишком игриво она смеялась, блестя пронырливыми глазами. А потом брат Лахсы выдал сестрицу, бедняжку, за Манихая, всем известного бездельника и гулену…
Нарьяна часто ездила с отцом проверять табуны. Мерзла в дороге, отчего ослабла здоровьем и была худощавой. Считала себя дурнушкой, хотя лицом светла и приятна, а волнистые волосы спускаются до колен, если распустишь косу. Но девушки без плечистого размаха и веселого румянца на щеках не нравятся парням, а их матерям и подавно. Любая семья желает, чтобы сын привел в дом добрую работницу с сильным чревом, способным выносить кучу здоровых детей для продолжения рода, пополнения аймака. Поэтому, когда к Нарьяне посватался не кто-нибудь, а сам багалык Хорсун, жених видный и знатный, она не могла поверить. Потом оказалось, он в девчонках еще приметил Нарьяну и ждал ее вступления в семейный возраст. Была красивая свадьба, безоблачные весны жизни с любимым, не было только ребенка. Теперь и он на подходе, проникший в нее зимою белым лучом восходящего света.
А Кубагай все искал Гуону. Расспрашивал чужеземцев на базаре в Эрги-Эн, допытывал приезжих гостей и кочевников, как бы невзначай выведывая о разных колдуньях и удаганках. Все ждал и не верил, что нет его Гуоны среди людей, живущих на Орто. А может, верил в возвращение жены из других земель, миров и времен, куда она иногда уходила в камланиях… Кто знает?
Отца не стало прошлой весной. Он умер спокойно, как жил, – просто не проснулся однажды утром. Глаза его были закрыты на этом свете, а лицо улыбалось. Словно, очутившись за земным пределом, он увидел Гуону и успел здесь оставить улыбку. Жрецы сказали – болело сердце. Дочь знала: по Гуоне оно болело. Ах как жаль, что отец не дождался внуков!
Ребенок стал пинаться чаще. Снова жгучая резь свила из кричащих внутренностей гнездо боли, сотрясла уставшее тело. Нарьяна присела на взгорок, превозмогая схватки. Запрокинула голову к небу:
– О-о, помоги, Дэсегей, нет больше сил терпеть!
Как бы ни было больно, заметила: мольба ее вотще. Солнце зашло за невесть когда набежавшую тучу, возвратившийся сивер опять притянул к себе гибкие маковки елей. А тут вдруг на глазах Нарьяны налетел восточный ветер. В воздушных руках ветров кроны деревьев замотались, словно хвосты дэйби́рей[39]. Недаром месяц вчера кутался в радужную пелену, будто боясь сквозняка. Про такую непогодь говорят: «Началась борьба ветров, скоро буря грянет». И правда: туча надвинулась ниже, закрыла Каменный Палец толстым брюхом, опрокинула на землю сизые сумерки. Вслед за тем басовито взвыл голос бури. Завертелся, забесновался в небе призрачный зверь, взметая с троп красный песок и мелкие камни. Нарьяна поняла – не дойти ей до жрецов. Пока ветры не унесут тучу прочь и ураган не стихнет, придется где-то переждать. Судя по всему, буря будет короткой, небо за сопками розово по краю. Хорошо хоть, боль сместилась кверху и потихоньку гаснет.
Постучав по земле затекшими ногами, Нарьяна поднялась и затянула потуже тесемки пояса. Каждый шаг отдавался в животе, жалящие иглы впивались в утомленные икры. Ребенок перестал шевелиться, затаился, испугался чего-то… Поди, это плохо? Оглянулась кругом в поисках укрытия и удивилась: смотри-ка, она добралась до скалы с женским лицом. За Скалу Удаганки заказано ходить женщинам, даже если ягоды покажутся в запретных местах крупнее и слаще… Ах, нет времени думать об этом!
Под исполинским ликом за молодой сосной и большим валуном неприметно чернела пещера. Вот туда-то, продираясь сквозь бурелом, через груды острых булыжин и дробленый сыпун, устремилась изнемогшая от боли и усталости жена багалыка. И только успела зайти за камень, как стало темно.