Очень вероятно, что хитрый купец опоздал сознательно, полагая, что выполнить требование Сигизмунда в тех условиях было невозможно. В письме к польскому канцлеру Льву Сапеге он так объяснял свое поведение: «…где было не учинить тех договоров по их воле, тогды было, конечно, пришло на то, доставать саблею и огнем… лутчи ся с ними тепере обойтиться по их штукам; те их штуки к часу нарушим, их на иную сторону, на правдивую наворотим». Пример, хорошо иллюстрирующий, что в области интриг «торговый мужик» Андронов мог дать фору искушенным боярам.
После московского «крестоцелования» провинциальные воеводы один за другим стали приводить население к присяге царю Владиславу. Присягнули жители Можайска, Борисова, Боровска, Ржева, монахи Иосифо-Волоцкого монастыря. Агитация за польского королевича имела успех: он считался потомком великого литовского князя Ягайло, который был сыном русской княжны и сам женат на русской княжне.
21 сентября по просьбе «седьмочисленных» бояр в Москву вошли польские войска коронного гетмана Станислава Жолкевского (примечательно, что по национальному составу армии Сигизмунда и Лжедмитрия II ничем не различались: бок о бок сражались русские, поляки, казаки, татары и европейские наемники). После этого последовала реорганизация правительства. Один из ключевых постов занял военачальник и дипломат Александр Гонсевский, слывший знатоком России: еще при Лжедмитрии I его назначили послом в Москву, где он вел тайные переговоры с боярами, предложившими тогда русский трон Владиславу, и, по мнению некоторых историков, был одним из организаторов свержения самозванца.
Теперь знатный литовский магнат получил чип боярина, место в Думе, пост начальника Стрелецкого приказа. Боярин Михаил Салтыков и казначей Федор Андропов стали ближайшими советниками Гонсевского.
Правитель Кремля
Для «торгового мужика» из Погорелого Городища такая карьера выглядела просто фантастической. Власть его была такова, что он добился смещения своих недругов из числа руководителей приказов, как он выражался, «похлебцов» Шуйского. «Надобно немедленно указ прислать, что делать с теми, которые тут были при Шуйском и больше дурили, чем сам Шуйский», — писал он Льву Сапеге. На освободившиеся посты Андронов назначил своих старых приятелей: Ивана Грамотина (ставшего хранителем большой государственной печати), Евдокима Витовтова, Степана Соловецкого…
«Бояре сильно оскорбились, когда увидали рядом с собою в Думе торгового мужика Андронова… Особенным бесчести ем для себя считали они то, что этот торговый мужик осмеливался говорить против Мстиславского и Воротынского, распоряжался всем, пользовался полною доверенностью короля и Гонсевского, потому что действовал прямо, хлопотал, чтоб царем был Сигизмунд, тогда как бояре колебались, держались за Владислава», — писал С. М. Соловьев.
Вскоре среди членов правительства начались разногласия. Особенно серьезный конфликт возник между Андроновым и Михаилом Салтыковым. Боярин жаловался Саиеге: «Я рад служить и прямить и всяких люден к королевскому величеству приводить, да гонят их от короля изменники… Александр Иванович Гонсевский их слушает и потакает… Многие люди разными притеснениями и разореньем оскорблены по приговору торгового человека Федора Ащцюнова, а с Мстиславского со товарищи и с нас дела посняты, и на таком человеке правительство и вера положены… Как такому человеку знать правительство? Отец его в Погорелом Городище торговал лаптями, и он сам на Москве был торговый мужик. Покажи милость, государь Лев Иванович! Не дай потерять у короля государства Московского; пришли человека, которому верш ь можно, и вели дела их рассмотреть. Много казны в недоборе, потому что за многих Андронов вступается и спускает, для посулов, с правежу; других не своего приказа насильно берет к себе под суд и сам государевых денег в казну не платит».
Андронов не оставался в долгу: «Надобно воспрепятствовать, милостивый пан, чтоб не раздавали без толку поместий, а то и его милость пан гетман дает, и Салтыков также дает листы на поместья; и я боюсь, чтоб при такой раздаче кто-нибудь не получил себе богатой награды за малые услуги», — в свою очередь писал он польскому канцлеру.
Но в одном Салтыков и Андронов были едины: сделав однажды выбор в пользу короля, они уже не отступали от своей позиции. 30 ноября они потребовали от патриарха Гермогена, чтобы он «их и всех православных крестьян благословил крест целовать» Сигизмунду. «И патриарх им отказал… И у них о том с патриархом брань была, и патриарха хотели за то зарезать», — сообщали о московских событиях казанцы вятичам в начале января 1611 года. Гермогена бросили за решетку, где он впоследствии умер голодною смертью.
В осаде
Как и многие другие временщики, Андронов вскоре почувствовал, что взять власть гораздо легче, чем ее удержать.
19 марта 1611 года в столице вспыхнуло восстание. Причиной его историки обычно называют бесчинства польских отрядов. Но вот свидетельство иностранного очевидца тех событий: «Более всего москвитяне злились на твоих вельмож. Михаила Глебовича Салтыкова, Федора Андронова, Ивана Грамотина, и требовали выдачи этих изменников, вероломно предавших царство королевичу Владиславу», — писал лютеранский пастор Мартин Бер в своей «Летописи московской». По столице ходили подметные письма, в которых осуждалась деятельность «злодеев, которые прельщены тленною, мимо летною и гибнущею славой и богатством ослеплены… пожелали обманом мира сего рабствовать, и в великой славе быть. и сана почетного достигнуть не по своему достоинству». Андронова московские патриоты ругали поистине виртуозно: «прозвище его известное не следует по имени святого давать, но по названию нужного отверстия — Афедроновым именовать его».
Гонсевский потопил восстание в крови. Однако для того, чтобы справиться с мятежниками, польский комендант был вынужден зажечь посад. Пожар уничтожил большую часть Москвы. Огромный город превратился в груду развалин. Потерявшие кров жители спешили покинуть столицу. Правительство Салтыкова — Андронова в одночасье лишилось большинства подданных.
…В начале апреля 1611 года войска Первого ополчения осадили Москву. Белый город был взят штурмом. Кремль и Китай-город оказались отрезанными от остальной страны. Продовольствие и жалование для солдат перестали поступать. В условиях чрезвычайного положения Федор Андронов взял царскую казну под свой полный контроль. Он лично занялся всеми выплатами, ни перед кем не отчитываясь.
Всего, по подсчетам Андронова, ему пришлось заплатить полякам более 912 тысяч рублей и 340 тысяч грошей — огромную по тем временам сумму. Дело в том, что наемники требовали все больше денег. Их жалование достигло фантастических размеров: гайдукам платили по 300 рублей в месяц. Это равнялось годовому «окладу» некоторых членов Боярской думы. Но у правительства не было иного выхода…
Когда деньги закончились, казначей велел перелить золотую посуду и отчеканить монеты с изображением «государя Владислава Жигмонтовича». Для этого ему пришлось прибегнуть к реквизициям. Очевидцы описывали, как Андронов и его приближенный Иван Безобразов в сопровождении солдат обходили боярские и купеческие дома в Китай-городе и Кремле, повсюду производили обыски, забирая ценности. Архиепископ Арсений Елассонский, преемник Гермогена, отмечал в своем дневнике: «Федор Андронов и Иван Безобразов… изгнали из Москвы всех немощных — старцев, жен, мальчиков и девочек, отняли у русских серебро, золото, одежды златотканые и шелковые, отняли все доходы и у блаженнейшего архиепископа Архангельского и немало вещей и денег».
Предваряя обвинения в адрес нашего героя, заметим, что такими же крутыми методами действовал нижегородский купец-мясник Кузьма Минин, который потребовал себе чрезвычайных полномочий для сбора казны для Второго ополчения. Его призыв: «Братья, разделим на три части имения свои, две отдадим воинству, себе же едину часть на потребу оставим!» — на деле обернулся тем, что имущество тех, кто медлил с выплатой, отбирали силой, дома продавали с торгов, а жен и детей брали в заложники, и выкупать их приходилось родственникам…