Я не буду проглядывать запись. Знаю, что я там писал. Я помню лицо Реусса, таким, каким оно тогда выглядело, каждое выражение, каждое сокращение мышц этого лица, и не считаю, что имею достаточно причин, чтобы пережить это заново.
В кабине было холодно. Я встал и передвинул ручку климатизатора. Невольно скользнул глазами вглубь ниши, где располагалась аппаратура.
Мой «доктор», точная копия того, который остался на родимой базе, покоился в молчаливом бездействии. Достаточно подойти к нему, дать ток в цепи и усесться в кресло рядом. Раздастся низкий, безэмоциональный голос, опережающий мои мысли. Растолковывающий их, терпеливо и просто, как ребенку. У себя на базе я забавлялся подобными «разговорами» часами.
У себя?
Я этого не сделаю. Несмотря на то, что тот, кем я теперь стал, тоже находится у себя. Не в меньшей степени, чем те, которые там, внизу.
Я сконструировал «доктора», а точнее — воссоздал его, в первые же дни своего пребывания здесь. Не помню, на что я рассчитывал. Но, наверняка, не руководствовался мыслью об одиночестве. Если уж чем-либо, то скорее созерцанием враждебного, неприятного. Тогда я еще пытался отыскать в себе следы этого.
Убедился я в одном. Мои автоматы пригодны до тех пор, пока человек на самом деле остается самим собой. В первый раз мне это пришло в голову во время разговора с Реуссом. Потом же все это становится фарсом. Не потому, что автомат излагает, точно, упорядоченно и логично, фальшь. Фальшь эта тоже может послужить пищей для размышлений. Нет. В игру вступает самая элементарная скука. А в моем случае — и нечто большее.
Так или иначе, но мой новый «доктор» вот уже несколько месяцев молчит. И я не вижу, из-за чего бы могло прерваться его молчание.
А с климатизатором я перестарался.
Я изменил положение регулятора и ушел в центр кабины. В любом случае, аппаратурой я обеспечен. Стимуляторов у меня — полный комплект. И я могу ими пользоваться, как только пожелаю. Например, чтобы почувствовать себя в безопасности от себя же самого.
Я неоднократно повторял себе, что именно это, эта возможность, отличает меня от обитателей Четвертой. Но это неправда. И не так важно, отчего неправда.
Посмотрим, что станется с теми, внизу. Я называю так «копии», хотя это не имеет смысла. Главный экран в моей кабине, на который автоматы транслируют изображения с фермы, повешен несколько под углом. Это производит впечатление, что я наблюдаю за поверхностью с высоты космической станции.
Что с ними будет? Я знаю одно. Теперь я не стремлюсь к иллюзиям, поскольку смог обходиться без них с самого первого дня. С первой недели. С первого месяца.
Впрочем, что бы они могли сделать? И пускай перед отлетом Сеннисон и прочие и себя, и меня уговаривали, что только поэтому они позволяют мне остаться. И если они вели себя при этом так, будто сами наисерьезнейшим образом убеждены в этом.
Забавно. Я, со своей ненавистью, которой ничего не могу противопоставить, должен выискивать признаки агрессивности в копиях. Гораздо лучше, что все это — только отговорки. Даже если они и в самом деле — машины, созданные для войны.
А я кто такой? Во всяком случае, не тот субъект, которого я могу видеть в зеркале. То, что всему остальное: мозг?
Я подошел к экрану. Показалось изображение фермы, в общем виде. Я дал увеличение.
Вот они. Сидят за длинным, деревянным столом, частично прикрытым от солнца выступающей крышей веранды. Мужчины раздеты до пояса, и только Муспарт, один из трех, не знаю — который, так и не скинул с себя зеленую сорочку без рукавов, сшитую из какого-то чехла. Теперь из дома появилась Нися с большим тяжелым подносом. Один из мужчин поднялся, чтобы помочь ей.
Это он.
Я невольно отшатнулся. Но я — спокоен. Это «я спокоен», я повторяю при каждом сеансе связи. Когда я чувствую, что мне это не помешает.
Теперь ничто во мне не дрогнуло. Что-то изменилось. Я осознал это в то же мгновение, как только увидел его. Но не стал размышлять об этом. Чтобы не нарушать своего спокойствия, которое на этот раз не было надуманным.
Може. Петр. Могила первого, или — быть может — второго, находится на окруженной высокими деревьями поляне, в полутора километрах к западу от строений фермы. В той могиле должен лежать кое-кто другой.
Я.
Я?
Нися и Може справились с подносом. И присоединились к остальным. Освещенные косыми лучами заходящего солнца, за этим длинным столом, они выглядели фермерами со старинной, музейной картины.
Утром исполнился ровно месяц с моего последнего посещения Четвертой Планеты. Полечу. И не опоздаю. Я точно придерживаюсь установленного самим собой распорядка этих «визитов», словно дело в самом деле касается детально запланированного эксперимента.
Утром.
У меня есть время поразмыслить об этом. А пока меня ожидает ежедневный обход наблюдательных постов. Я проверю записи автоматов, вернусь, и как всегда, возьмусь за писанину часов до двух ночи.
— И все же, как это было… с тобой? — спросил наверно уже в пятый раз Сен.
Он мог бы и не спрашивать. И даже — не должен был.
— Не знаю, — ответил Реусс, в его голосе не было ничего, кроме смущения.
Он помнил посадку «Анимы». Мог в точности описать, как разворачивались события двадцать четвертого сентября две тысячи восемьсот тридцать второго года. Однако, все, что касалось обитателей планеты, их цивилизации, роли, которая была отведена в ней людям, оказывалось «не знаю», и Сеннисон имел уже достаточно времени, чтобы смириться с этим. Теперь он попробовал подобраться с другого бока:
— В ста метрах отсюда, — он кивнул в направлении иллюминатора, — находится могила. Знаешь, кто в ней лежит?
Реусс вздохнул и неожиданно улыбнулся. То была улыбка хулигана, которому перед операцией на нем самом хватило сил пошутить.
— Нет, — спокойно ответил он. — Но догадываюсь. Достаточно на тебя посмотреть…
— Ты сам, — выпалил Сеннисон.
Реусс кивнул.
— Этого я и ожидал, — безразличным голосом заявил он. — И все же ты ошибаешься. Вот я, сижу перед тобой.
Я воспринял это с удовольствием. Сен начинал раздражать меня. Он никак не мог расстаться с уверенностью, что вытянет из Реусса что-нибудь, что сможет сразу все прояснить. Например — описание дороги к остальным членам экипажа «Анимы». Мы уже располагали полной записью проекции его мозговых полей. Автоматы подвергали его всевозможнейшим тестам. На все это ушло битых три часа. Но Сен верит в «живое слово». И никак не хочет признать свое поражение.
— Тогда, быть может, ты соизволишь сказать нам, — резко произнес он, — кто же именно там лежит? Если ты сидишь здесь?
— Реусс, — спокойно ответил Реусс. — Но не могу сказать вам, какой из серии…
Сен прикрыл глаза. Гускина прямо передернуло.
— Это ты знаешь?! — выкрикнул он.
— В том то и дело, что не знаю…
— Гус спрашивает, — вмешался я, — знаешь ли ты, что туземцы вас, если так можно выразиться, использовали… Разумеется, — тут я повернулся к Гускину, — он об этом знает. И дал нам достаточно ясно понять это. Только вы продолжаете делать вид, что вопрос этот — табу. И играете в деликатность, которая никому не нужна, а уж Реуссу — наверняка. Скажи им, — обратился я непосредственно к нему, — как они это делают? И где? Ведь не в океане же?
Стало тихо.
— В океане, — ответил немного погодя Реусс. — Это — единственное, что я знаю наверняка. Обо всем остальном… — он пожал плечами. — Что касается той могилы, — добавил он чуть позже, глядя в глаза Сеннисону, — то в ней лежит действительно Реусс. Не какой-либо автомат, или другой объект, только внешне напоминающий Реусса, но лишенный его памяти, лишенный запечатленных в сознании и подсознании качеств, которые и характеризуют человеческую личность по мере ее развития. Самый настоящий Реусс. Это так же определенно, как то, что мы находимся в системе Фери, и что я сам — самый что ни на есть настоящий…