- Очень уж вы, господа, щекотливы, - произнес Вихров, - посмотрите на английских лордов, - на них пишут и пасквили и карикатуры, а они себе стоят, как дубы, и продолжают свое дело делать.
- Прекрасно-с! - возразил Абреев. - Но английские лорды, встречая насмешки и порицания, находят в то же время защиту и поддержку в своей партии; мы же в ком ее найдем?.. В непосредственном начальстве нашем, что ли? - заключил он с насмешкою и хотел, кажется, еще что-то такое пояснить, но в это время раздались шаги в зале.
Все обернулись - это входил Плавин.
- Вас ищу-с, вас! - говорил он, торопливо поздоровавшись с хозяйкою дома и с Вихровым и прямо обращаясь к Абрееву.
- К вашим услугам! - отвечал тот с обычной своей вежливостью.
Плавин сел прямо против Абреева.
- Правда, что вы вышли в отставку? - спросил он его.
- Совершенная правда! - отвечал тот.
Плавин пожал плечами.
- Но, mon cher, как хотите, - воскликнул он, - при всем моем уважении к вам, я должен сказать, что это просто детский каприз с вашей стороны.
- Вы полагаете? - спросил Абреев несколько уже и обиженным голосом.
- Более чем полагаю, уверен в том! - отвечал настойчиво Плавин.
- Значит, вы не знаете всех причин, побудивших меня подать в отставку, - произнес Абреев, грустно пожимая плечами.
- По крайней мере, те, о которых мне говорили, именно показывают, что это чистейший каприз, - оставить службу из-за того, что там кто-то такой что-то написал или нарисовал... - говорил Плавин.
- Да-с, это только одно! - возразил Абреев. - Но тут есть еще другое, гораздо поважней; вы знаете, что я всегда был с вами человек одномыслящий.
- Знаю! - подтвердил Плавин одобрительно.
- Знаете, что от эмансипации я по своим имениям ничего не проиграл, но, напротив, выиграл.
- Знаю, - повторил еще раз Плавин.
- Значит, никакой мой личный интерес не был тут затронут; но когда я в отчете должен был написать о состоянии вверенной мне губернии, то я прямо объявил, что после эмансипации помещики до крайности обеднели, мужики все переделились и спились, и хлебопашество упало.
Плавин захохотал.
- Вы не имели права этого написать, никакого права не имели на то! воскликнул он.
- Как я не имел права, когда я видел это собственными глазами?.. проговорил Абреев.
- Ну и что ж из того, что вы видели собственными глазами?.. Все-таки в этом случае вы передаете ваши личные впечатления, никак не более! - возразил Плавин. - Тогда как для этого вы должны были бы собрать статистические данные и по ним уже делать заключение.
- Какие же это статистические данные? - спросил Абреев, удивленный и как бы несколько опешенный этою мыслью, которая, как видно, не приходила ему в голову.
- А такие-с! - отвечал с докторальною важностью Плавин. - Как богаты были помещики до эмансипации и насколько они стали бедней после нее? Сколько народ выпивал до освобождения и сколько - теперь, и как велика была средняя цифра урожая до шестьдесят первого года, и какая - в настоящее время? И на все это именно по этим статистическим данным я и могу вам отвечать, что помещики нисколько не разорились, а только состояния их ликвидировались и уяснились, и они лишились возможности, посредством пинков и колотков, делать разные переборы; а если народ и выпил вина больше, чем прежде выпивал, так это слава богу! В этом его единственное удовольствие в жизни состоит!
- Странное удовольствие! - заметил Абреев.
- Точно такое же, как и наше, - объедаться за обедом и держать француженок на содержании, - заметил не без колкости Плавин.
- Но народ это делает без всякой меры; иногда целая деревня валяется пьяная по канавам или идет на четвереньках пить в другую деревню, проговорил Абреев.
- Да вам-то что за дело до этого! - прикрикнул уж на него Плавин. Если вам кажется некрасиво это, то не глядите и отворачивайтесь, и почем вы знаете, что народу также, может быть, противно и ненавистно видеть, как вы ездите в ваших колясках; однако он пока не мешает вам этого делать.
- Я тут говорю не про собственное чувство, - сказал Абреев, - а то, что это вредно в санитарном отношении и для самого народа.
- А разве объедаться обедами и услаждаться после оных француженками менее вредно в санитарном отношении? - спросил насмешливо Плавин.
Абреев усмехнулся.
- Это делает такое небольшое число людей, что все равно, что бы они ни делали, - сказал он.
- Как все равно? Напротив, эти люди должны являть собою пример воздержания, трудолюбия, ума, образования, - перечислял насмешливо Плавин.
Абреев на это ничего уже не возражал.
- Что же касается до хлебопашества, - продолжал Плавин, - то, извините меня, это чистейший вздор; по тем же именно статистическим данным и видно, что оно увеличилось, потому что вывоз за границу хлеба стал больше, чем был прежде.
- Но каким же образом это могло случиться? - возразил Абреев, пожимая плечами. - Все помещики хозяйства свои или уничтожили, или сократили наполовину; крестьяне между тем весьма мало увеличили свои запашки.
- Это все-таки вы говорите ваши личные впечатления, - опять вам повторяю, - сказал Плавин.
- Нет, это никак не личные впечатления, - продолжал Абреев, краснея даже в лице, - это самым строгим логическим путем можно доказать из примера Англии, которая ясно показала, что хлебопашество, как и всякое торговое предприятие, может совершенствоваться только знанием и капиталом. Но где же наш крестьянин возьмет все это? Землю он знает пахать, как пахал ее, я думаю, еще Адам; капитала у него нет для покупки машин.
- У него нет, но у общины он есть, - возразил Плавин.
Абреев при этом окончательно вспыхнул.
- Об общине я равнодушно слышать не могу, - заговорил он прерывающимся от волнения голосом и, видимо, употребляя над собой все усилия, чтобы не сказать чего-нибудь резкого, - эту общину выдумали в Петербурге и навязали ее народу; он ее не любит, тяготится ею, потому что, очень естественно, всякий человек желает иметь прочную собственность и отвечать только за себя!