- Прощай, комбат! Прости нас, коли так.
И опять они заковыляли по дороге, подгоняемые автоматной трескотнёй и стремлением вырваться этого гудящего леса.
Беклемишев шёл, а перед его глазами стояло лицо комбата Уфимцева. Чувство неосознанной вины угнетало сержанта. А, может, и прав этот раненый комбат, назвав их сволочами? Ведь они бегут, форменным образом бегут, спасаются, оставив где-то своих товарищей, ещё дерущихся и таких же, может быть, искалеченных, как этот незнакомый Уфимцев.
- Иди! - Беклемишев остановился. - Иди, Недругайло. Ты дойдёшь. Мне не одолеть и полкилометра. Задохнусь.
Покрытые сосульками усы Недругайло дрогнули.
- Ты чего, сержант? Чего ты, а? Ну, давай присядем, передохнём. Ведь осталось-то с километр, не больше, чудак ты человек! Вот посидим и дальше двинем, а? - Недругайло говорил просительным голосом. - Я же тебе помогу.
Беклемишев опустился на- снег и слабо усмехнулся.
- Где уж помогать. Впору самому докостылять. Иди, иди. Ежели у комбата орудие, то у меня, брат, целый дивизион! - Он похлопал по автомату. - Семьдесят по фрицам, одну - для себя.
- Да ты что, наконец? Тот комбат уже спятил! А ты ведь в своём уме, сержант! - Недругайло выругался. - Ну, что ты сделаешь, какой ты к бису вояка? Чи с переляку, чи шо? - От волнения он заговорил по-украински. - Тикаемо, бо через пять хвылии зараз нимець буде! Ось, бачишь?
Они подняли головы. Там, где была батарея, кто-то закричал, и вслед за этим раздались негромкие выстрелы.
- Раз. Два. Три. - считал Беклемишев. - Слышишь, комбат воюет!
На батарее затрещали автоматные очереди
- Кончился комбат, - тихо произнес Недругайло и, опёршись на винтовку, поднялся. - Ну, не поминай лихом. Прощай, сержант. Дуже помирать не хочется.
Он поспешно заковылял прочь, не оглядываясь на Беклемишева. А сержант лёг, врылся кое-как в сугроб и положил перед собой автомат со взведенным затвором.
Он смотрел на дорогу, блестящую, сверкающую, словно она была полосой отшлифованной стали, и щурился. Дальние деревья вдруг начали расплываться, он протёр глаза, но очертания сосенок и елей оставались размытыми.
«Солнце, будь оно неладно, - подумал Беклемишев. - Этак ещё куриной слепотой заболеешь. Ослепнешь, куда тогда?» Он прикрыл глаза, давая им отдых, а когда вновь открыл, увидел впереди, в просветах между стволами, движение. - Они! - Беклемишев прижал автоматный приклад к плечу и сделал две короткие очереди.
В глазах рябило, казалось, что перед ними переливалась радужная жидкость. Напрягая зрение, он всматривался в сизый дымок, заволакивавший чащу, и ещё раз нажал на спуск. Теперь его беспокоило одно - не ослепнуть, покуда в диске есть патроны. Он знал, что уйти, как Недругайло, не сможет – не было ни сил, ни желания. Перед его мысленным взглядом стоял комбат Уфимцев - с лихорадочно сверкающими глазами, всклокоченной бородой и пистолетом в руке. Сержант представил комбата так явственно, что даже услышал его голос:
- Бежишь, сволочь?!
Сержант забормотал, словно отвечая этому удивительному человеку:
- Разуй глаза, комбат! Видишь - вот он, автомат? Беклемишев не сдвинется, будь уверен. Беклемишев не подведёт, комбат!
Сержант отвечал своей совести, а не комбату, который в это время лежал ничком в узкой щели, простроченный автоматами в упор. Сержант терял сознание, и бред, и явь причудливо переплелись в его мозгу.
Еще раз его палец нажал на спуск, повинуясь слабому проблеску сознания. Услышав, верней, ощутив привычную дрожь автомата, сержант вздохнул и провалился и непроглядную темень.
Он пришел в себя от странного ощущения. Казалось, что он плыл в плоскодонке. Вверху голубело небо, а он мерно покачивался на волнах - как в детстве на узкой и медленной Снежеди.
Он скосил глаза и ахнул. Дрожь пробежала по его телу, когда он узнал в идущих рядом фигурах тех, кто на рассвете расстреливал его взвод.
«Немцы! В плену!» Сержант зажмурился и вдруг рывком перекинулся через борт плоскодонки.
- Держи, ребята! - Кто-то успел схватить его за воротник. - Бредит!
И только эти слова отрезвили Беклемишева. Теперь он увидел и других в таких же серых шинелях и шапках и зелёными крашеными звёздами и тяжёлыми автоматами ППШ.
- Товарищи… товарищи, - выдохнул из себя сержант, пытаясь что-то произнести не повинующимся языком.
А тот же голос продолжал:
- Вы, фрицы! Поаккуратней волокушу тащите. Не то в расход пущу как пить дать! Еськов, переведи!
Беклемишев мучительно пытался припомнить, что же произошло. Но откуда он мог знать, видеть то, что произошло там, у дороги, когда он лежал в сугробе без сознания. Он не видел, как после его очередей из чащи вынырнула группа солдат и рассыпалась жиденькой пеночкой на придорожных сугробах. Не видел он и того, как вышедшие к дороге немцы, попав под частый огонь залёгших, схлынули назад, как на гул перестрелки со всех сторон по двое, по трое потянулись бойцы, рассеянные по лесу, как появился офицер в щегольском полушубке с оторванной полой - Нефёдов, он поднял солдат и стремительной атакой отбросил немецких автоматчиков от дороги. И, конечно же, Беклемишев и думать не мог, что воедино собрались остатки батальона и заняли рубеж – тот самый, где расстался он с Недругайло.