Она тревожно вглядывалась в меня. Потом повторила вопрос:
— Так, может, знаете его? Васю моего…
— 3-знаю… Встречал, — с трудом выдавил я из себя.
Женщина обрадовалась.
— Вправду знаете? Вот, как хорошо. Сколько я хожу сюда, скольких спрашивала — никто не знает. Вы, вот, первый. Дождалась все-таки… Ну, как он там? Скоро на волю выйдет?
Что я мог ответить на этот вопрос матери единственного сына? Расстрелянного сына. Язык не поворачивался у меня сказать ей правду.
— Как он там живет? В чем нуждается? Может, ему что передать нужно из одежи или еды? Я добиваюсь, чтоб разрешили передачу. Может, добьюсь. Каждый день прихожу сюда. Надоела тут всем. Гонят меня. Но это ничего. Лишь бы Васе как-нибудь помочь, — говорила она.
Сознавая, что мой долг сказать ей, чтобы она больше не приходила к этому страшному дому, что ее мертвому сыну не нужно ничего, кроме панихиды в церкви, я не посмел сделать это и разбить сердце матери. Мой язык мямлил бездушные, лживые и подлые слова:
— Он живет, как… все заключенные. Ни в чем не нуждается. Может быть… его скоро выпустят. А передача ему не нужна… Он скоро…
Я хотел сказать, что он скоро вернется и не смог. Это было бы слишком лживо и подло…
В моем "сидоре" лежала кружка Васи, его предсмертный подарок мне. Теперь мне казалось, что она жжет мою кожу через дерюгу мешка. Я сунул в мешок руку, чтобы достать оттуда кружку и отдать ее матери, но во-время спохватился:
"Если я сделаю это, она может догадаться, что Васи уже нет в живых".
И крепче прижав к себе мешок, я торопливо бросил ей:
— Ну, мне пора идти. Она перекрестила меня.
— Идите обрадуйте ваших близких, вашу мать. Большое вам спасибо. Храни вас Бог… А я тут еще подожду. Может, мой сынок Васенька, вот так же из тюрьмы выйдет… Ведь он выйдет?..
Ничего не ответив ей, я поспешно зашагал по улице. Я бежал от матери расстрелянного сына. Бежал так, как будто был виновен в его смерти. А в моей памяти теснились образы наших близких, — моих и тех, о которых я слышал в тюрьме.
Эти образы, с их тяжкими страданиями, высоким героизмом и безграничным падением, воплощались в странную и жуткую, величественную и сентиментальную поэму в прозе.
2. Большая любовь
Он сидит в камере смертников и ждет расстрела. Когда он объяснил своим сокамерникам, как попал к ним, они назвали его дураком; на первый взгляд это было действительно глупо.
Его арестовали за вредительство, которого он не совершал и приговорили к расстрелу. Центральный исполнительный комитет РСФСР заменил ему расстрел десятилетним заключением в концлагерях.
После четырех лет заключения ему удалось бежать из концлагеря и на "воле", через уголовников, обзавестись фальшивым паспортом на чужую фамилию. С этим документом он скитался по стране, успешно скрываясь от "стражей" советской власти. Жить так он мог бы долго, годы, а то и десятилетия, но однажды в какой-то пивной "выложил душу" случайному собутыльнику— рассказал правду о себе.
Собутыльник оказался сексотом НКВД… Мне этот случай сначала тоже показался глупым, но, узнав его подробности, я изменил мнение о нем.
Два года спустя после свадьбы и за три месяца до ареста инженера Петра Даниловича Никольского, у его жены родилась дочь. Он очень любил свою жену и рождение дочери еще более усилило эту любовь.
Неожиданный арест и вытекающие из него последствия были для Никольского меньшим ударом, чем разлука с любимой женой и дочерью. В тюрьме он думал и тосковал только о них, забывая о том, что грозило ему; не выдержав "методов физического воздействия", он был принужден "признаться" во всех, приписываемых ему следователем, преступлениях, но свою жену не запутал в них. Изо всех сил старался он, чтобы на допросах имя жены случайно не вырвалось у него, не проскочило в следственное "дело". Это ему удалось, да и случай счастливый помог. Гепеушники случайно не вспомнили о жене Никольского и не арестовали ее.
Постоянные мысли о жене и дочери, постоянная тоска о них в конце концов заставили Никольского бежать из лагеря. При побеге он ранил двух охранников и убил сторожевую собаку. В случае поимки ему грозил расстрел. Зная это, Никольский не задумывался о перспективах своего неприглядного будущего. Единственное стремление владело им.
"Увидеть бы только жену и дочурку Лизу. Хотя бы раз. А дальше: будь, что будет", — думал он…
Полгода скитался Никольский по Сибири. Для того, чтобы хоть немного изменить свою внешность, он отпустил бороду и усы. Уголовники снабдили его фальшивым паспортом, таким же воинским билетом, несколькими справками и командировочными удостоверениями. С каждым днем беглеца все больше тянуло в тот город, где жили жена и дочь. Он понимал, что его появление там будет опасно для них, сдерживался до тех пор, пока мог, но, наконец, не выдержал и поехал туда.