Вынося приговор, судья не обязательно посылал виновного на виселицу или сажал «меж четырех стен», обрекая его на пожизненное заключение. Я уже говорил, что он с самого начала предпочитал достигнуть соглашения между тяжущимися. Столкнувшись с запутанным делом, судья мог прибегнуть к божественному волеизъявлению, что освобождало его от необходимости самому делать непростой выбор: обычай «ордалии», то есть физического испытания (раскаленным железом или кипящей водой), которое предлагали пройти предполагаемому преступнику, чтобы он перед лицом Господа доказал свою невиновность, продержался до XII века. Ордалию сменил судебный поединок между двумя бойцами, которые в схватке должны были доказать правоту одной из сторон. Но исход этого столкновения был случаен — ведь два профессиональных бойца, нанятых, чтобы представлять интересы сторон, не собирались сражаться до последней капли крови. К тому же во Франции XIII века, например, эта иррациональная процедура была запрещена по инициативе Людовика Святого. Выносимый на суде приговор варьировался в зависимости от тяжести преступления: преступление «крови» заставляло проливать кровь и в прошлом, и в будущем. К нему причисляли всё, что грозило нарушением общественного порядка: вооруженное нападение, умышленный поджог (сжечь ригу считалось таким же тяжким преступлением, что и убить родного отца). Кроме того, приговор влек за собой финансовые санкции: с первых столетий средневековья до нас дошла нескончаемые перечни штрафов, «цены крови», вергельдов. Для историка они представляют замечательный источник информации об относительной стоимости людей, животных, недвижимого имущества в период между VI–IX веками. И если эти тарифы постепенно исчезают из судебной практики, то штрафы вкупе с конфискацией или уничтожением имущества (например, разрушением дома), принудительным паломничеством становятся самыми привычными наказаниями: они практически неизбежно разоряют виновного либо обрекают его на вечное изгнание. Что касается телесных наказаний — правда, преступников чаще калечили, нежели вешали, — то не будем отрицать: они имели место, равно как и физические пытки, с помощью которых у подозреваемого вырывали ложное или истинное признание; но с тех пор мы сами натворили куда больше, а потому оставим россказни о «забывайках» путеводителям по разрушенным замкам. Остается очищающий костер: но здесь Церковь решала, возводить ли на него еретика или колдунью, хотя сама не осмеливалась поднести к нему факел.
Сталкивался ли средневековый человек — будь то крестьянин, горожанин или рыцарь — с правосудием или нет, клялся ли он уважать религиозные или мирские устои, но он всегда ощущал присутствие власти, dominium. Иногда он покорялся ей просто потому, что место, которое он занимал в божественной иерархии, обязывало к повиновению. Иногда он в этом участвовал лично: в своей семье, в деревенском собрании, куда его позвали, или же в суде, заседавшем на площади городской сеньории. Древнее слово bannum, которое историки взяли на вооружение, не чаще других встречается в текстах, в которых упоминается о Власти. Можно сказать также potestas, auctoritas, ministerium; но не все эти термины имеют одинаковое содержание. Впрочем, оставим эти дискуссии о словах, поскольку в реальности все они выражают один и тот же принцип: отдавать приказы и следить за их выполнением. Люди науки посвятили немало времени изучению истоков этой иерархии власти; все они ссылались на главные источники своих рассуждений: у мыслителей это были произведения Аристотеля и Августина, у людей верующих — Библия или прародительские тотемы. Они выделили два не противоречивших друг другу принципа. С одной стороны, власть — военная, магическая, реальная — детище сложившихся обстоятельств; и, как следствие, она поддерживает соотношение сил, которое может меняться в зависимости от времени, и символом этого утверждения может служить Колесо фортуны, о котором я уже говорил. Но с другой стороны, власть, которую, в принципе, осуществляют сверху, систематически ограничивается или оспаривается своего рода «контрвластью»: младшие братья сопротивляются старшему, право на преимущественную долю ставит под сомнение завещание, община борется с «тираном», городские братства — с советом эшевенов. Все они ссылаются на «общее благо»; но его можно достичь только благодаря равновесию, главным аргументом которого — если хотите, моральным — является принцип «бери, чтобы отдать»: первое сословие берет себе право управлять землями, но взамен раздает милостыню; второе взимает тяжкую «сеньориальную ренту», но предоставляет покровительство и правосудие; жадность или скопидомство — удел купца и пахаря, но и тот и другой трудятся до седьмого пота. Конечно, я умолчал о множестве нюансов, которые присущи средневековому обществу: в XIV веке поэт Чосер выделяет почти тридцать разновидностей власти в английском социуме своего времени.